«Профессор солнечных пятен»

Пояс Богородицы

 

Подъезжали к Калуге по Сызрано-Вяземской железной дороге. Уже отстояли десять минут на Воротынском полустанке. Приближались к стальной гордости — мосту над Угрой.

 

Догадка высоты влекла гимназиста. Высокий, с острыми плечами мальчик старшего возраста выскочил из купе. По бардовому ковру добежал до каюты проводника вагона перого класса и азартно начал умолять кряжистого зобастого подстарка с пиковыми усами.

 

-Господин кондуктор, извольте отпереть дверь вагона! Страсть как нужно выглянуть! Нестерпимо желаю посмотреть на пояс Богородицы! Я про Угру с высоты, вид с моста. Уже вот-вот проедем по нему!

 

Проводник, у которого из-под рассупоненного кителя виднелась поднебесная косоворотка с множеством бусин-пуговок, с мудрой печалью смотрел на шестнадцатилетнего подростка в форменной тужурке с казенными металлическими застежками.

 

— Правилами движения категорически запрещается, господин гимназист. А потому, стало быть, нету-с никакой возможности.

 

Шура Чижевский потно раскраснелся, с детской капризностью сморщил лицо. Махнул досадливо рукой и рванул из проводникового закута. Рядом была дверь туалетной кабины. Оказалось не занято. В прозрачном кувшине на умывальнике дрожала мелкой рябью поверхность полушария воды.

 

Шура кинулся к окну, приспустил на возможную треть раму. Было достаточно, чтобы просунуть голову. Задевая оттопыренными ушами переплет, высунулся и стал смотреть с вагонной высоты на откос и полосу отчуждения. Колеса припрыгивали на стыках рельсов. На мост еще не въехали.

 

Впереди состава из широкой, как самовар, трубы локомотива клубилась густая растушевка пахучего дыма. Наверное, кочегар поддавал совковой лопатой антрацитного крошева. Вместе с дымом из жерла машины вылетала раскаленная пыль. Малая крупица непрогоревшего угля влетела в глаз Шуре.

 

В купе в середине красного первого класса вагоне визави, по обе стороны приоконного столика, сидели Чижевские — Леонид Васильевич в военном мундире полковника артиллерии, седоусый, с зеркальной выбритостью щек и невыспавшимися в дряблых мешочках глазами и напоротив сестра его Ольга Васильевна Лесли-Чижевская, в дорожной модной шляпке с блекло-желтой лентой, свежая, почти без морщин, румяная, с быстрыми янтарными очами.

 

Крестная мать Шуры стала промокать уголком батистового платка алый кармашек левого века племянника и быстро поймала углинку. Шура покраснел от радости, полюбовался все еще красивой в пятьдесят лет матушкой, поцеловал ее ловкие длинные кисти рук. И потянулся через купейный столик к окну проводить взглядом ажурные стальные устои моста, склепанные из прокатных профилей. Железнодорожный, один из крупнейших в Европе мост был провешен по облицованным диким камнем устоям высоко над речным пояском неподалеку от места впадения Угры в Оку.

 

— Угра... игра. Ока... очей. Очей... угрюмых.- азартно бежали где-то в надглазье, в лирическом краю шуриного высоколобия влекущие магически речные названия. — Угрюм... река. Игра... Угры. Игра с Окой!

 

— Как таинственно и привольно думать, что град Калуга лежит при совпадении магических имен. Доваряжские названия искони великорусских рек,— обратился Шура к крестной, искренней любительнице искусств и понимательнице поэзии.- Игра Угры с Окой! Это даже планетарно: игра рек. Гений и планета. Игра с Окой!

 

— Калуга расположена на Среднерусской возвышенности в тридцати верстах от устья Угры, — уточнил отец Шуры, баллистик и специалист военной оптики.

 

— Названия Оки и Угры финно-угорские. — с педагогической уверенностью прибавила Ольга Васильевна.- Ступенчатыми широкими долами этих рек протекали полторы тысячи лет тому назад финно-угорские племена из Сибири на север Европы. Они и оставили названия рек и речные слова: устье, дно, брег.

 

— Но в живописнейших долинах Оки и Угры простираются значительнейшие страницы российской истории. — в голосе полковника Чижевского отчетлив был чувствительный трепет. — Стояние русских и татар противу друг друга на берегах угорских — торжество военного духа русского народа и слом мусульманской гордыни хана Ахмата.

 

Квартирмейстер

 

К остановке на станции Калуга подъезжали мимо курчавых березняков, травянистиых косогоров и голубоглазых стариц. Был день Вознесения Господня. Налетал колокольный благовест от калужских звонниц. Лето установилось и зазвенело полным солнцем. Лето 1913 года, когда Российская империя достигла несомненного экономического роста за счет капитальных западных инвестиций и фантастической дешевизны рабоче-крестьянской рабсилы. А военная сила, посрамленная в русско-японской войне 1904 года, крепилась с расчетом успеха в предстоящих англо-французских с одной стороны и австрийско-германских с другой стороны военных играх. России предназначалась роль подавителя немецких и турецких сил, исходя от своих западных польских, украинских и белорусских границ. По этой стратегии укреплялся и резервный гарнизон в Калуге. Для усиления учебного и арсенального артиллерийского дивизиона в него был назначен успешный командир из гарнизона в польском городе Белы Гродненской губернии полковник Чижевский.

 

При первом заезде из Москвы, после назначения, Калуга понравилась Леониду Васильевичу компактным расположением, сочетанием архитектуры со среднерусской природой, достаточной цивилизованностью градоустройства и относительной близостью к древнерусской столице. При посредничестве гарнизонного квартирмейстера Веснина удалось в дальнейшем сторговать у купца Баскакова каменный и благоустроенный дом в два этажа, со светелкой, верандой и просторным фруктовым садом в ровной и прямоуличной центральной части города.

 

Теперь полковник Чижевский въезжал в назначенный для жизни и прохождения службы город с семьей и полным домашним обзаведением, следовавшим малой скоростью в отдельном багажном вагоне.

 

Слабеют последние выдохи паровозной закопченной трубы. Затихают взмахи блескучих шатунов паровой машины. Замирают крашеные киноварью ступицы колес и наконец — стоп-машина... Встали желтые купейные вагоны первого класса, за ними плацкартные синие второго, последними прильнули зеленые общие вагоны третьего класса.

 

Длинный перрон нового и прекрасного вокзала в Калуге — как бы символический порог старинного города. Семья Чижевских спускалась на него по лиственничным плахам — ступеням вагонной лесенки. Первым Шура. За ним Леонид Васильевич. Сын с галантной ловкостью подал руку крестной матери, которая сошла торжественно и величаво, как императрица.

 

На привокзальной площади оказались очереди к экипажам. Извозчики в черных шапках, уширенных кверху на манер паровозной трубы, свысока выбирали поезжан. Но Чижевских встречали, еще на перроне Леониду Васильевичу козырнул капитан Веснин, гарнизонный квартирмейстер. Вислоплечий, с инеем в волосах брюнет лет сорока, в пенсне, с тонкокожим и бледным лицом, Михаил Георгиевич подхватил под ручку Ольгу Васильевну и они первыми вышли на простор площади, Там среди многолюдья маневрировали кони и пролетки со сложенными как кошельки кожаными покровами. Кучером квартирмейстерского тарантаса был назначенный в ординарцы полковнику Чижевскому унтер-офицер Нарожнов, немолодой, тучный, с клочковатыми бакенбардами и пытливым взглядом из-под низких бровей. Обе были коренными калужанами и первыми приветливыми знакомцами новоселов Чижевских

 

Пустынный проезд вдоль Крестовского поля запомнился Леониду Васильевичу еще с первого посещения города. За пустырем после Казенного винного склада виднелись высокие сосны и под ними купола и звонницы Лаврентьевского монастыря. А город начинался помпезными Московскими воротами с равновесными слева и справа часовенками. Скоро повернули на Васильевскую улицу, прямую, под сенью стройных тополей. И по ней доехали до перекрестка с Ивановской улицей. Там и был приобретенный Чижевским в частную собственность двухэтажный дом с мезонином. А в недалечье хорошо виднелся во всю высь Храм Иоанна Предтечи с богатыми крестами и близко к нему водонапорная шестиугольная башня. И то, и другое архитектурные строения воздвиглись из красно-коричневого обожженного кирпича.

 

Шура засмотрелся на угловые окна второго этажа осанистого, под высокой жестяной кровлей дома под номером 10. Они были высоки, с чистыми стеклами и свежевыкрашенными белыми переплетами, делившими стеклянное поле на восемь палестин. Шура вообразил за окнами вольный простор комнаты с высоким и ярким светом — его кабинета и лаборатории. Когда прошлись коридорами и проходными комнатами по всему дому, так оно и вышло — угловую на втором этаже полковник назначил во владение единственному и горячо любимому сыну Александру Леонидовичу Чижевскому.

 

В тот же день позднего апреля явился к Чижевским после обеда гарнизонный квартирмейстер Веснин и повез новоселов в городской сад смотреть на Оку.

 

В Городском саду

 

Любимейшее место отдыха горожан — Городской сад был за Присутственными местами и дивными каменноостровскими арками прилагательно к похожему на рыцарский замок строению Духовной семинарии. Троицкий кафедральный собор гордо восставал над зрелыми кленами и липами по правую руку от входной аркады. В центре сада была музыкальная раковина — отделанная кружевом полуворонка с высоким помостом и кровельным покровом. Левее, ближе к крепостному двухэтажью семинарии, шатром раскинулся деревянный и узорчатый Летний театр.

 

Шура Чижевский в детские годы не раз бывал вместе с отцом или крестной матушкой в столичных городах Европы: Париже. Берлине, Праге. Он понимал так, что ежели Калуга — центр русской губернии на Оке, то набережная горизонталь должна быть самой торжественной и парадной в городе, поскольку имеет значение губернского берега реки. Как набережные Сены, Одера или Невы есть имперские берега соответствующих государств. Однако в Калуге набережная оказалась не по реке, а вертикально к направлению течения — это была центральная аллея Городского сада со смотровой в конце пятой — площадкой над возвышенным обрывом, под кустистой крутизной которого уже горизонтально, параллельно Оке по ямистому низовью тянулась веревочка-улочка, необустроенная, захламленная пиломатериалом и россыпями кирпича. Слева и справа обрывали набережную веревочку выходы мощных оврагов, рассекавших, как морщины, плоскую ладонь города.

 

Догадка высоты опять влекла Шуру вперед по главной аллее. Утолченная красным кирпичом, она тянулась почти полкилометра и заканчивалась асфальтовой площадкой на высоком берегу. В саду имелись асфальтовая площадка для игр детей, ресторан «Кукушка», построенный в русском стиле.

 

Воздухоплавательный обзор

 

Отсюда открывался высокий вид на три стороны света, на Оку и на много верст вдаль.

 

Прежде всего попадали в поле зрения села за рекой — Ромодановское и Покровское.

 

Со смотровой площадки виднелся плашкоутный мост, пароходная пристань, шоссе, длинной серой лентой уходящее ввысь, роскошный сосновый бор, прекрасный сад Коншина в Ромоданове. В ясный день вдали в голубой дымке хорошо был виден поезд по Московско-Киевской дороге спешивший с Угры в направлении Тихоновой пустыни.

 

Близ площадки была государственная духовность — царская беседка, перенесенная с площади от вокзала, где государь напутствовал войска в Японскую войну.

 

Вместе с догадкой высоты вспомнилась фантазийная игра, захватившая гимназиста Чижевского, когда проезжали высокий мост над стечением вод. «Угрюм... Угра. Угра...Егорий. Игра ...Святого Георгия с Окой».

 

— А где же Угра, впадающая в Оку? — спросил Шура у квартирмейстера Михаила Георгиевича.

 

— Сейчас обозначим, Александр Леонидович, — почтительно откликнулся капитан Веснин. Изволите видеть храм Рождества Богородицы на противоположном берегу в Ромоданове? Так вот прочеркните мыслительный азимут относительно церкви, как раз через звонницу. И получите направление на невидимый отсюда железнодорожный стальной мост через Угру. Один из самых значительных в Европе. Вот там и есть место слияние Угры, называемой в народе Поясом Богородицы с Окой-матушкой.

 

— Игра Егория с Окой — задорно воскликнул Шура. Ему нравилось высокое положение смотровой площадки и почти что глобусная ширь видимого заречья. Планетная ширь. Воздухоплавательный, как у Жюля Верна, обзор.