«Профессор солнечных пятен»

Зоя

 

Здание Дворянского собрания массивное, из красного, как говядина. кирпича, с большим подъездом и колоннадой, на которой настелен обширный балкон. В среднем корпусе три этажа, плечевые — двухэтажные.

 

Напротив расположено архитектурно сдержанное, изящное здание губернаторской резиденции. Между ними начинается и идет вдоль Березуевского рва прелестная липовая аллея парадно выстроенных и ухоженных деревьев, на которой во всю долгую длину вытянут кирпично-коричневый трехпалубный «титаник» управления Сызрано-Вяземской железной дороги, построенный в 1893 году. Тогда еще учитель арифметики начального училища на Воскресенской 36-летний Константин Циолковский присутствовал на Золотой аллее в числе любопытствующих при освящении железнодорожного лайнера архиепископом и перерезании ленточки губернатором. В тот год. в то сухое лето он как раз начал фантазийный штурм ракетной темы, вдохновенно, как поэму, выстраивая концепцию исследования мирового пространства. Поглазеть на ритуал лентообрезания забрел в пути из училища, где отбарабанил подряд шесть часов, на Лебедянцевскую, где жил с семейством квартирантами в маленьком домике с тремя окошками по фасаду. Это уже по другую сторону от Каменного моста.

 

А Золотая аллея выходит к памятному обелиску и Каменному мосту.

 

На белом четверике памятника поставлен герб Калуги, имеющий на голубом поле горизонтально извитый серебряный «переклад» с Императорскою вверху щита короною; «переклад» означает реку Оку, а корона — преимущество города, в которое он возведен учреждением в нем наместничества.

 

Каменный мост построен в ХУ111веке при наместнике Кречетникове и был открыт для пешеходов и проезда экипажей в 1785 году. На нем построили почти три десятка каменных лавок. Мост поставлен на 15 солидных каменных арках, три из которых, в центре, выведены в два этажа. Длина его более ста метров, а высота около двадцати.

 

В глубине рва течет речка Березуйка. По склонам высажены деревья лиственных пород еще по распоряжению губернатора Н. М. Смирнова в самой середине 19 века. В овраге, близко к устью-выходу к Оке, стояла часовня над ключом, называемом «Здоровец».

 

В это тихое, тенистое и уютное место получил приглашение в начале июня 1914 года на свидание реалист Александр Чижевский. Записку с приглашением в запечатанном конверте доставил вместе с газетами почтальон Николай Григорьевич Павлов, краснолицый и рыжеусый боровчанин шустрой повадки.

 

Зоя Ильинская приглашала господина АЛЧ кружевной фиолетовой вязью с правым наклоном к часовне, чтобы встретиться по важному делу на берегу Березуйки в такой-то день накануне Троицы и в такой-то час по полудни.

 

Вот как повернулась история с изящной словесностью! 9-летняя дочь регента Иоанно-Предтеченского храма Николая Александровича Ильинского и солистки церковного хора Галины Александровны, едва выздоровев и встав на ноги, вообразила себя Татьяной Лариной, а своего друга-вожатого Шуру Онегиным Евгением, и отправила по почте послание, которое так и начиналось: «Я Вам пишу, чего же боле...»

 

Александр в означенный час пришел к замшелой часовне на Березуевском берегу. И долговязая, стройная девочка в фиолетовом плаще с капюшоном и в ботинках с высокой шнуровкой пришла. Она бросилась навстречу Шуре, как к долгожданному старшему брату. Из млечных скул светил детский алый румянец. Большие банты в выбившихся из капюшона косах. В серозеленых глазах фейерверк восторга. Она сообщила, что в Калужском городском театре будет премьера «Дяди Вани» Антона Павловича Чехова, между прочим, ее любимого драматурга, и потому очень хотелось бы, чтобы при том присутствовали крестная Александра Ольга Васильевна и он самолично. Места будут в пятом ряду партера.

 

В возрасте восьми лет у Зои случилась травма позвоночника. Девочка должна была полгода провести в постели.

 

Ольга Васильевна рассказала Шуре о несчастье и тяжелом настроении веселой златовласой девочки. Он охотно вызвался навестить бедняжку и пообещал ей: «Я принесу все свои детские книги. Пока Вы их прочтете, вот и пройдет полгода!»

 

Он прибегал к Ильинским много раз, благо жили они поблизости, на Тележной. И всякий раз в обоих руках у него были большие связки книг. Шура приносил из своей личной библиотеки собрания сочинений Жюля Верна, Майн Рида, Фенимора Купера. Принес и тоненькую книжицу Циолковского «На Луне» московского издания. Угол детской спальни в квартире Ильинских заполнился книгами.

 

Девочка погрузилась в волшебный и удивительный мир. Вожатым был Шура, красивый принц с дымчато-серыми глазами и задушевным певучим голосом. «Лицом он был необычайно красив. Абсолютная правильность черт сочеталась с милым выражением лица, жизнерадостным и энергичным, и великолепным нежно-розовым румянем», — вспоминала спустя полвека Зоя Николаевна в своих мемуарах.

 

В детские годы Александр стал ее первой любовью. Хотя во время свидания у источника «Здоровец» он с волнительной улыбкой объяснял ей, что пока ему семнадцать, а Зое девять лет, они могут быть только учителем и ученицей. Но не более того.

 

Первой любовью Александра была шестнадцатилетняя купеческая дочь Инна Грибачева. Гуляя с родными в Городском саду, Зоя нередко видела там Шуру, играющего с Инной в теннис. Играл он прекрасно.

 

Инне Грибачевой Александр минувшей зимой посвятил в лирическом дневнике стихи.

 

Русокосой, кареокой калужанке

 

Я на святках ночью лунной

 

Провожал тебя домой;

 

Все смеялась, все играла,

 

Все шутила ты со мной.

 

Как беспечна, как румяна,

 

Как надменно хороша

 

Ночью зимней, ночью лунной

 

Красна девица-душа!

 

Тревожная пресса

 

В дом Чижевских рыжеусый почтальон Павлов приносил много газет — петербургские, московские, калужские.

 

Первым читателем столичных центральных изданий был глава семейства Леонид Васильевич, по-домашнему Леля. Читал он по утрам, в своем уставленном дубовыми книжными шкафами и увешанном златорамными тусклыми портретами кабинете. Сидел там в старомодном кожаном кресле необъятных размеров и попивал малыми вытяжками из тонкого стакана в серебряном подстаканнике крепкий чай с лимоном.

 

Судя по политическим комментариям и обзорам в правительственных и оппозиционных газетах, задача российской власти в период с 1911 по 1914 годы была в стремлении к стабилизации и избегании всяческих реформ.

 

Отказавшись от поддержки и сотрудничества с политическими деятелями левой социальной ориентации, император Николай 11 все в большей степени окружал себя политиками правыми, но непрофессиональными и известными недобросовестностью. Они преданно разделяли взгляды царя относительно непорочности самодержавия в Российской империи.

 

Председателем Совета министров после убийства 9 сентября 1911 года волевого реформатора Петра Столыпина был назначен некоррумпированный, но бескрылый бюрократ Владимир Коковцев. Впрочем, он тоже скоро стал неугоден царскому окружению. В конце января 1914 года Коковцев получил от Николая письмо с уведомлением об отставке.

 

Премьером был посажен престарелый Горемыкин, такой же политический символ консервации, как в свое время Победоносцев. А вскоре подле него воссияет над растерянным самодержавием двуликий циник и черный маг Распутин.

 

На фоне общего поправения внутренней политики России главным фактором политической ситуации стало заманивание Англией и Францией самодержавной империи в противостояние Германии и Австро-Венгрии.

 

В феврале 1914 года полковник Чижевский прочел в газетах сообщение о том, что бывший министр внутренних дел П.Н. Дурново представил Николаю 1 докладную записку. В ней содержалось предупреждение о пагубных последствиях проводимого императором внешнеполитического курса. Особенно неодобрительно экс-министр высказывался об англо-русском договоре, поставившем Россию во враждебные отношения с Германией и развязывавшем руки Австро-Венгрии на Балканах.

 

Дурново доказывал, что если даже предположить, что Россия добьется победы над Германией, то цена такого результата окажется кошмарно велика. Допустим, будет отторгнута Познань, Галиция или Восточная Пруссия. «Но зачем нам эти области, густо населенные поляками, когда с русскими поляками нам не так легко управиться?» — спрашивал искушенный политик. А Галицию он назвал рассадником опасного «малороссийского сепаратизма». Доказательства бывшего министра внутренних дел артиллерист Чижевский, служивший многие годы на западных рубежах России, считал весьма убедительными.

 

Дурново предупреждал о тяжких испытаниях для России. «Главная тяжесть войны выпадет на нашу долю. Роль тарана, пробивающего толщу немецкой обороны, достанется нам... Война эта чревата для нас огромными трудностями и не может оказаться триумфальным шествием в Берлин. Неизбежны и военные неудачи, неизбежными окажутся и те или другие недочеты в нашем снабжении... При исключительной нервности нашего общества, этим обстоятельством будет придано преувеличенное значение... Начнется с того, что все неудачи будут приписываться правительству. В законодательных учреждениях начнется яростная кампания против него... В стране начнутся революционные выступления... Армия, лишившаяся наиболее надежного кадрового состава, охваченная в большей части стихийно общим крестьянским стремлением к земле, окажется слишком деморализованной, чтобы послужить оплотом законности и порядка. Законодательные учреждения и лишенные авторитета в глазах населения оппозиционно-интеллигентские партии будут не в силах сдержать расходившиеся народные волны, ими же поднятые, и Россия будет ввергнута в беспросветную анархию, исход которой не поддается даже предвидению».

 

Мечтавшему о московском студенчестве Александру отдавались на первое прочтение московские газеты. Патриотические рупоры зажигали в поэтической фантазии юноши образы народных волн и массовых движений. Увлеченный древними летописями и древнейшими манускриптами, лирик из Реального училища с чувством близящейся догадки читал о земных бурях и социальных потрясениях, случавшихся в пору небесных катаклизмов

 

Межнациональный и межконфессиональный конфликт, разгоревшийся летом 1914 года на Балканах после убийства в Сараево наследника австрийского престола, привел к началу Первой мировой войны, которая для России, как и предсказывал Дурново, стала жесточайшим и затяжным испытанием на прочность всех частей огромного и рыхлого социального и экономического организма государства.

 

Калужские издания первой прочитывала Ольга Васильевна. Провинциальных журналистов увлекали гадания о сроках. Все вовлеченные в общеевропейскую войну страны были убеждены, что война продлится 2 — 3 месяца. Пропаганда трубила, что победа случится к началу осеннего листопада. Немецкие, австрийские и турецкие газеты писали о своей победе. Английские, французские, а за ними и русские средства информации доказывали неизбежность противоположного торжества.

 

Астроном

 

Несмотря на протесты крестной матери, Александр никогда не заносил телескоп с веранды в дом ранее часу ночи.

 

Он приходил возбужденный, с раскрасневшимися щеками и не всегда сразу засыпал.

 

Как часто ему снились те же звезды с их живой игрой, малые и большие бриллианты золотого, рубинового, синего цвета чистейшей воды.

 

Звезды являлись то в одиночку, то сразу по две, вращаясь вокруг общего центра тяжести. А то и целыми скоплениями, летящими прямо на лирического героя.

 

Но как ни влекущи были сны, все же звездная действительность являлась в телескопе еще прекраснее.

 

При взгляде в окуляр Александр испытывал чувство, похожее на то, когда человек ждет свершения чего-то загадочного, непонятного, великого.

 

Он записывал в лирическом дневнике:

 

«Это чувство похоже на то, которое испытывает человек, вдруг представший перед пропастью: окружающая красота влечет его взор, глубина потрясает и приводит в действие инстинкт самосохранения. Очарование и ужас сливаются вместе, голова кружится, легкие спастически сокращаются...

 

Как страстно влечет и одновременно пугает звездное небо человеческую душу. Как в бездну, со страхом и неодолимым притяжением заглядываем мы в раскрытое перед нами небо и видим, как живые, горящие сверкающие драгоценные каменья висят в бездне, задрапированной черным бархатом».

 

Он видел звезды разной светимости. Одна дальше, другая ближе, они сверкали золотыми оттенками. Колеблясь и дрожа, наполняли Вселенную рои бесчисленных светил.

 

Любимым героем знания был маг и волшебник исцеления античных времен Гиппократ. Обращаясь к нему, лирический герой стихотворения Александра «Гиппократ» признавался:

 

Ночные небеса в сияньи тайном звезд

 

Роднят меня с тобой сквозь бег тысячелетий.

 

Все те ж они, как встарь. И те же миллиарды верст

 

Разъединяют нас. А мы — земные дети —

 

Глядим в ночной простор с поднятой головой,

 

Хотим в сияньи звезд постичь законы мира,

 

Соединив в одно их с жизнью роковой.

 

Планеты представлялись ровными кружками со всеми многоразличными особенностями. Розоватый Марс со своими шапками полярных снегов. Полосатый Юпитер, Сатурн с изумительным безупречным кольцом, наконец Луна с фантастическими пейзажами.

 

Ах, Луна! Не одну ночь Александр посвятил ее изучению, отдаваясь волнующему очарованию мертвого, бездыханного ландшафта.

 

Острые пики гор, равнины, как бы циркулем очерченные кратеры, длинные угольно-черные тени, без полутеней, моря без воды, а над всем зелено-желтый, пронзительно слепящий свет, тоже мертвый, холодный, безжизненный.

 

Пустыня, усеянная хребтами и кручами, нечто земное и в то же время вполне отошедшее.

 

Лучшая иллюстрация к понятию «мертвое», бесконечно более выразительная, чем любое мертвое тело на Земле.

 

Холодом мрачной, предельно мрачной безнадежности веет от вечно незыблемых, пустынных, диких, странно-однообразных форм лунной поверхности.

 

Но холод этот не смущал воображение, признавался в дневнике Шура, а наоборот, разогревал фантазию, как морозный воздух девичьи щеки, заставлял думать, строить гипотезы.

 

Луна перестает быть только астрономической величиной, она входит в нашу жизнь, мертвая врывается в живое.

 

Ее близость к Земле Ньютон истолковал как систему двух космических тел, связанных мощными узами всемирного тяготения, обменом излучений и Бог весть еще какими силами, нам неизвестными.

 

Циолковский скульптурно и графично описал пейзаж ближайшего к Земле небесного тела в повести «На Луне».

 

Под властью лунного ландшафта Александр зарывался в астрономические книги.

 

Портреты в кабинете

 

Полковник Чижевский очень любил картину Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану». Ему хотелось верить, что среди хохочущих казачьих физиономий есть и лицо его предка.

 

Сын Александр в семнадцатилетнем возрасте написал неплохую копию репинской картины, которая многие годы украшал стену в его комнате.

 

В кабинете ученого-артиллериста висели старинной работы портреты в не менее старых позолоченно-лепных рамах. Лики предков серьезно и ответственно взирали из простенков между книжными шкафами, сработанными из мореного дуба.

 

...Дед Александра Василий Никитович Чижевский, отец калужского генерала-артиллериста, родился в 1821 году в Екатеринославле, родовом имении Чижевских. Он был еще совсем юношей, а болезнь напала неотвязная и тяжелая. Влиятельный и состоятельный старик-отец мог бы и должен был хлопотать о лечении. Только тот решил, что процесс неизличим и отстранился от хлопот по этому поводу. Должно быть, сатанинское высокомерие и безучастность к положению близких позволили прожить мальтийскому кавалеру жизнь распутную и долгую — Никита Васильевич умер в возрасте 111 лет.

 

К счастью, ребенка все-таки отбили от хвори. Василий Никитович учился в кадетском корпусе и военном училище. Был добросовестным и отважным офицером пограничных войск, ревностным семьянином.

 

Участвовал в Крымской кампании 1854-1856 годов. Был знаком с молодым блестящим офицером Львом Николаевичем Толстым.

 

Когда Василий Никитович, кавалер ордена Анны и медали «За усмирение Венгрии и Трансильвании в 1849 году» служил в Галиции, в городе Каменце Подольской губернии, близ Ровно, он обвенчался со своей женой Елизаветой Семеновной, дочерью знатного, но подразорившегося помещика Облачинского.

 

Материальные дела его в то время резко пошатнулись, собственная земля доходов почти не давала.

 

Его батюшка Никита Васильевич, 90-летний масон, жил в богатом имении в Бахмутском уезде Екатеринославской губернии и детям не помогал, считал, что взрослые люди должны сами устраивать свою жизнь.

 

Жалование у пограничника Василия Никитовича было небольшое. Имение Облачинских еще не было разделено. А семья постоянно росла. В 1859 году родился старший сын Аркадий, спустя два года Леонид, еще через два дочь Ольга.

 

Только все же рано умер, оставив всех их сиротами в детскую пору. А жили они тогда на западной границе, по месту службы отца.

 

...Леонид Васильевич Чижевский, замечательный русский оружейник и артиллерист, родился 1 января 1861 года в Киеве и был крещен в Софийском соборе.

 

Дядя по отцу Рафаил Никитович Чижевский был богатым и влиятельным чиновником в Петербурге.

 

Он помог устроить Аркадия и Леонида в Московскую военную гимназию.

 

В дальнейшем оба брата окончили Артиллерийское Московское высшее военное училище, причем оба с отличием. Аркадий — в 1879 году. Леонид в 1881, в том самом году, когда математик-самоучка Циолковский сдал экзамен в Рязани и был направлен учительствовать в Боровск.

 

Леонид Васильевич служил в 4 артиллерийской бригаде у самой границы в посадах Цеханув и Остроленка, бывшими в Бельском уезде Гродненской губернии.

 

Чин артиллерийского подпоручика он получил в 1881 году.

 

Фронтовые письма.

 

Александр занимался фотографированием с семилетнего возраста — в 1904 году отец купил ему фотокамеру «Кодак А-3»

 

В сборнике «Труды Чтений Чижевского» есть репродукции, весьма некачественные, двух снимков, сделанных летом 1914 года в столовой дома на Ивановской в Калуге.

 

На одном из них можно видеть сидящих на венских стульях за большим столом с фигурными ножками братьев Аркадия Васильевича Леонида Васильевича и их сестру Ольгу Васильевну. Оба брата в чине полковника.

 

На столе, застеленном белой скатертью, бутылка темного вина, несколько графинчиков, наполовину налитые рюмки и какая-то закуска. Над столом керосиновая лампа с абажуром.

 

На другом снимке видим поднятые в руках у братьев рюмки и новый персонаж — выходящая из кухни с супницей в руках домработница. Ею могла быть Феррапонтовна, дочь калужского столяра Феррапонтия Петухова, который помогал учителю-жестянщику Циолковскому изготавливать березовые болванки для гофрирования «жестяных рыб» — моделей металлического дирижабля.

 

На одном из снимков различим свободный венский стул за столом. Вполне возможно, что на нем сидел сын Леонида Васильевича семнадцатилетний Александр Чижевский, поднявшийся, чтобы сфотографировать уходящих на фронт отца и любимого дядю.

 

Застолье происходило в столовой — просторной комнате на втором этаже площадью более 30 квадратных метров.

 

Дядя Аркадий, артиллерийский полковник, отбыл на Западный фронт, в Полесье на второй день после объявления Германией войны России.

 

Неделю спустя из Калуги на фронт в Галиции выдвинулся артиллерийский дивизион во главе с полковником Леонидом Васильевичам Чижевским.

 

...В письмах к отцу Александр умолял его разрешить поступить в армию добровольцем. Отец отвечал категорически: ни в коем случае.

 

Одноклассник Александра по Шахмагоновскому училищу Гриша Левитанский осенью 1914 года сбежал на фронт. Спустя месяц солдат привез Виктора в Калугу. Сдал родителям. О его приключениях Александр узнал из письма отца.

 

«Дорогой Шура!

 

Если ты вздумаешь ко мне приехать, то причинишь этим мне большое горе. Дело в том, что здесь не место зеленой молодежи и никаких подвигов она совершить не может. При слабом здоровье и слабых нервах себя можно только погубить, а других поставить в тяжелое положение бросать свое дело и заниматься уходом за больным. Левитанского отправляют на днях... Его геройство выразилось разве в том, что явился нахлебником у офицеров 3-й батареи.

 

Итак, Шура, учись, прилежно занимайся. А когда будешь взрослым, тогда решишь сам вопрос. А пока этой глупости не делай — в герои не попадешь, а причинишь горе мне и маме»

 

В другом письме говорилось: «...Еще раз прошу тебя не наряжаться в тогу героя и не думать приезжать сюда; лучше делай свое дело, занимайся — это полезнее, чем пустое времяпровождение, которым занимается Григорий, твой товарищ.»

 

После «военной» авантюры Гриши и тревожных писем отца Александр перестал говорить о фронте. Но мысль об участии в войне он окончательно не оставил.

 

...Александр учился неровно, постоянные увлечения отвлекали от уроков. Однако он крепко помнил обязанность достойно завершить среднее образование. И потому с приближением конца учебного года весной 1915-го все прилежнее налегал на учебники.

 

Письма с фронта были чудесными свиданиями с отцом. Слышалась интонация Леонида Васильевича, бархатисто-глубокий баритон, представлялась живо светлая, добросовестная улыбка. Отец призывал Шуру ответственно готовиться к экзаменам.

 

Экзамены в Шахмагоновском реальном училище начались первого апреля 1915 года и Александр прошел сквозь строй испытаний победителем. Едва сдал он последний, математику, сразу кинулся на почту, там написал с косой размашистостью открытку и адрес полевой почты артиллерийского полка под Львовом. Через несколько дней рыжеусый боровчанин Павлов принес ответное письмо с Западного фронта. "Дорогие друзья Оля и Шура! — писал 19 апреля 1915 года Леонид Васильевич.- Сегодня получил открытку с Шуриными отметками — все по 5. Это даже уж слишком хорошо! Итак, скоро Шура получит аттестат. Первая и притом самая трудная дорога по учению пройдена. В будущем будет предстоять дорога к высшему образованию, дорога более свободная, но требующая большой силы воли. Это ведь безвольным людям свобода — во вред. С Шурой такого не может быть, в этом я крепко уверен: его не соблазнят глупые забавы и бесцельное препровождение времени; он всегда будет работать, а в работе будет находить и развлечения.