«Профессор солнечных пятен»

Сотрудник «Извести»

 

Революционный нарком просвещения первого советского правительства А. В. Луначарский по-рыцарски относился к научной и творческой интеллигенции. Прочитав рукопись книги двадцатипятилетнего профессора Александра Чижевского «Физические факторы исторического процесса», ленинский комиссар азартно похвалил масштабное видение автором ВИПа — всемирного исторического процесса, управляемого солнечной активностью. Он письменно распорядился, чтобы космически-лирический труд опубликовали в системе недавно созданного Госиздата. Однако московские типографии отказывались печатать книгу про солнечные факторы, влияющие на психику народных масс, ввиду чрезвычайной «заумности» таких пертурбаций и их непонятности трудящимся и крестьянам.

 

Заведующий Иностранным отделом Академической библиотеки Б.П. Блументаль не поленился познакомиться с рукописью Чижевского. Возбужденный восхищением, этот демократически настроенный московский интеллигент разрешил пользоваться книгами, альбомами и периодическими изданиями из вверенных ему книгохранилищ. Александр с детских лет свободно владел немецким, самостоятельно изучил латынь, а в Шахмагоновском реальном училище в Калуге и в Археологическом институте в Москве изучал английский язык, и потому мог вполне свободно читать научную литературу и периодику из стран Европы и Соединенных Штатов Америки.

 

В середине осени 1923 года преподаватель русского языка Калужских пехотных курсов Александр Чижевский был в неоплачиваемой творческой командировке в возрожденной российской столице и работал в библиотеке Московского университета. Он вносил уточнения в рукопись книги, над которой бился всю первую пятилетку нового политического строя. В закрытом для непроверенных лиц специальном хранилище он просматривал новые заграничные книги и периодику.

 

В одном из американских популярных технических журналов Чижевский наткнулся на сообщение о том, что профессор Р. Годдард в США и профессор Г. Оберт в Германии заняты разработкой ракетного двигателя и вскоре предполагают запустить реактивные приборы на сотни километров вверх, а может быть, и на Луну.

 

В заметке говорилось, что оба профессора являются истинными основоположниками ракетной техники.

 

«А где же Константин Эдуардович?» — ворвался в архивную тишь спецхранилища звонкий возглас Чижевского. Потому что Александр с юношеских лет знал, что еще в 1903 году калужский учитель физики Циолковский опубликовал фантастическую по тому времени и прорывную статью «Исследование мировых пространств реактивными приборами». В ней строго научно было доказано, что только ракета — реактивный прибор — может быть летательным средством для исследования планет Солнечной системы. Кроме того в 1918 году в Калуге была издана научно-фантастическая повесть Циолковского «Вне Земли», где подробнейше, с ошеломляющей индустриальной конкретностью был описан проект многолюдно обитаемой научной орбитальной станции и посещения Луны на ракете-луноходе.

 

Тут же в спецхране биофизик из Калуги сделал точный перевод английского текста, записал номер журнала, год, место издания. А через несколько дней Александру удалось опять-таки в спецхранилище иностранных изданий найти книгу Г. Оберта «Ракета к планетам». Уже после беглого перелистывания Чижевскому стало ясно, что Герман Оберт в своих рассуждениях шел тем же путем, что и Константин Эдуардович, основные результаты этих авторов совпадали.

 

Еще через пару недель развернув поутру только что полученную газету «Известия», внизу четвертой страницы, под рубрикой «Новости науки и техники» Александр прочел следующее сообщение:

 

«Неужели не утопия?

 

В Мюнхене вышла книга профессора Германа Оберта „Ракета к планетам“, в которой строго математическим и физическим путем доказывается, что с помощью современной техники возможно достичь космических скоростей и преодолеть силу земного притяжения. Идеи книги совпадают с опытами американского профессора Годдарда, который недавно выступил с сенсационным планом отправки ракеты на Луну. Американский ученый с помощью предоставленных ему богатых денежных средств уже приступил к важнейшим опытам.

 

Оберт и Годдард доказывают также, что организм человека в состоянии выдержать путешествие на Луну, а пилотируемый ковчег может вернуться на Землю.

 

Автор останавливается и на вопросе о доходности такого бизнеса. Стоимость машины вычислена в один миллион марок золотом. Как космический ковчег, рассуждают практичные немцы, такое предприятие вряд ли окупится; важнее то, что ракеты, описывая путь вокруг Земли, сами становятся небольшими лунами и могут быть использованы как наблюдательные станции, чтобы подавать с помощью зеркал сигналы во все части Земли, исследовать не открытые еще страны и т. д. Не забыто также и стратегическое значение искусственных лун.

 

Путешествие на Луну и обратно автор представляет себе следующим образом: ракету соединяют с крепкостенным шаром, содержащим горючее и окислитель; при прибытии к цели назначения ракету спускают на Луну, а емкость с топливом продолжает вращаться как спутник вокруг планеты; для возвращения на Землю ракету соединяют с топливным шаром».

 

«А где же Константин Эдуардович? — снова терзался Александр. — Почему Годдард и Оберт на первом месте? Где же наш отечественный приоритет? Ведь у Циолковского межпланетные путешествия конкретно спроектированы еще в начале века.

 

Циолковский на Тверском бульваре

 

В осенние дни Александр Чижевский, лирический поэт, живописец и скрипач, ощущал приливы каких-то неясных, но чудесных сил, творческого вдохновения и желания кипучей деятельности.

 

Был день Покрова, день поздней осени, когда небо покрыто седыми тучами, на московских двориках мрачнеют лужи, листва почти вся отшелушилась, деревья стали нагими и под ногами раздается шорох ошметочного листопада. Но в молодости все дни прекрасны и даже вялые дни коричневой осени исполнены грустным обаянием. Тысячи мыслей, одна интересней другой, роятся в голове, и просятся в проекты.

 

Прогуливаясь в день Покрова на Тверском бульваре, Александр вблизи памятника Пушкину нашел у букинистов-лотошников уникальный экземпляр журнала «Научное обозрение» за май 1903 года. Да, статья так и называлась «Исследование мировых пространств реактивными приборами».

 

Чижевский полюбовался математическим образом статьи. Константин Эдуардович был верен себе — все просто и ясно, ясно до возможного предела. Вот классический закон сохранения количества движения, отталкиваясь от которого легко получить то, что теперь называют «формулой Циолковского» и «числом Циолковского». Существует и «теорема Циолковского» — тоже в области ракетодинамики! Это все было опубликовано уже в 1903 году, следовательно, написано значительно ранее, может быть, еще в 1900-м, а то и в 1897-м — в год рождения Александра Чижевского, сына славного артиллериста, оптика и баллистика Леонида Васильевича, достойного быть членом жюльверновского «Пушечного клуба».

 

Александр дозвонился по телефону до отдела науки и техники в редакции газеты «Известия»,

 

Взявший трубку назвал себя Галкиным.

 

— Вы помещали заметку о полете на Луну? — спросил Чижевский.

 

— Так и что?

 

— А знаете ли вы, что в нашей стране вот уже тридцать лет над тем же вопросом работает Циолковский?

 

— Простите, а кто это у телефона?

 

— Александр Чижевский, профессор.

 

— И про кого вы имеете в виду?

 

— Про Константина Эдуардовича Циолковского из Калуги, автора научно=фантастических книг «На Луне» и «Вне Земли»

 

— Да ведь это же примитив и утопия... Редакция советской газеты «Известь» не верит в возможность осуществления проектов Циолковского из Калуги. Конечно, это интересно, но, извините, абсолютно маловероятно.

 

— Я могу принести обширную статью Циолковского по этому вопросу, опубликованную еще в 1903 году. Она у меня в дорожном саквояже.

 

— Как называется материал? — последовал вопрос.

 

— Это большой научный очерк «Исследование мировых пространств реактивными приборами».

 

— Странно, что «Извести» ничего такого не известно по данному вопросу.

 

— Константин Эдуардович сорок лет преподавал в школах физику и математику. С октября 1917 года пенсионер Циолковский продолжает в городе Калуге изучение этой глобальной проблемы.

 

— Хорошо. Спасибо за сообщение. Обратимся за консультацией к компетентным лицам. Позвоните эдак через три-четыре суток.

 

Александр был знаком с талантливым писателем и журналистом Валентином Катаевым, фельетонистом газеты «Известия». При встрече в кафе поэтов на Тверском бульваре он спросил у знаменитого уже сверстника-литератора Валентина Петровича, кто такой Галкин.

 

— Да нэповский такой-сякой парнишка из Одессы. Но комар с талантом юмора. Прототип супержурналюги Ниагарова из моих фельетонов. Впрочем, Максим Галкин выпускник математического факультета Киевского университета.

 

Через «три-четыре суток» Александр позвонил в редакцию.

 

— Да, да, здравствуйте, профессор из Калуги. У телефона Галкин,- ответило то же лицо.— Мы навели справки в компетентных кругах. Крупняки говорят, будто вопрос о ракетах вполне нелепый и даже предложения забугорных ученых не имеют никакого делового интереса. Короче, как и писала наша «Известь», все такое есмь антисоветизм и утопия.

 

— Но позвольте,— перебил Александр,— официальный орган ВЦИК называется «Известия».

 

— Это я для эпатажа. В общем, для красного советского словца.

 

— Да, но работы Циолковского уже много лет назад доказали... и потому приоритет его...

 

— Приоритет в области суеты утопающих, — перебил Чижевского завотделом Галкин, — не может занимать нашу науку, и потому вряд ли газета «Известия» политически опустится, чтобы копаться в антисоветизме. А нашу уточку-заметочку понимайте как идеологический пример «научных курьезов», которыми развлекается буржуазная наука! Ну-ка припомните романтического Сирано де Бержерака и фантастического Жюля Верна! Ведь полеты на Луну — это все сказки для старорежимных девиц-гимназиц.

 

Из этого разговора Александр понял, что рассчитывать на восстановление русского приоритета с помощью таких журналистов как Галкин-Ниагаров не стоит.

 

Александр переговорил с несколькими профессорами — физиками и археоографами, геологами и зоологами — с теми, у кого студентом учился. Мнение академических кругов было таково: профессор Г. Оберт — настоящий европейский ученый, глубоко разрабатывающий проблему реактивного движения, К. Э. Циолковский — русский моделист-жестянщик, близко подошедший к межпланетному вопросу, но все же ему ли, графоману-самоучке, тягаться с европейцами и американцами!.. То есть сияла незамутимо старозаветная традиция: все, что сделано в России, — плохо, все иностранное — хорошо!

 

Добиваться восстановления авторских прав Циолковского в Москве, понял Александр, будет невероятно и трудно. А вот тетушка-Калуга , неровен час, вдруг опять выручит. Ведь было уже такое: в 1918 году в Калуге, в губернской типографии напротив Троицкого собора напечатали эстетический трактат Чижевского А. Л.«Академия поэзии», а в 1919 году сборник лирико-революционных стихов «Стихотворения». Да и пророческую книгу Циолковского К. Э. «Вне Земли» напечатали в той же допотопной типографии в 1918 году. А в родительском доме на Ивановской улице Александру удалось организовать биофизическую лабораторию и провести силами семейного трио три серии опытов аэроионизации. Да так поэкспериментировали с белыми крысами, что результаты опытов потрясли Нобелевского лауреата Сванте Аррениуса!.. Вот и надо спешить на заснеженные уже берега замерзающей Оки и в Калужском горисполкоме, а также губисполкоме настаивать вопрос о переиздании статьи Циолковского 1903 года на немецком языке. Заодно можно попытаться издать и собственную «солнечную песню» — разрешенную к печати наркомом просвещения Луначарским монографию о физических факторах ВИПа — всемирного исторического процесса.

 

Насмешница-кузина

 

В декабре Александр выехал в Калугу.

 

Поезд отправлялся с Брянского вокзала под вечер. Пыхтел и дергался шесть ночных часов с продолговатыми и частыми остановками.

 

Томясь в холодном и вонючем общем вагоне, раздолбанном за годы «ерманской войны», революционных переворотов и половодья гражданской, Александр обдумывал патетическую речь. На заседании президиума горисполкома он должен был сказать калужским совдеповцам о значении работ космического пенсионера и учителя, а также о необходимости срочной помощи в деле восстановления его приоритета перед всем миром.

 

«Налеты зарубежных коршунов на дело всей жизни Константина Эдуардовича, — так Александр придумал начать свою речь, — пренебрежение его трудами, его именем и выдвижение собственного приоритета ставит неоткладываемую задачу об издании трудов и материальной помощи достойному гражданину Республики и огромному ученому!»

 

Ранним утром поезд выкатился из заметенных крутыми снегами пригородных перелесков к перрону Калужского вокзала.

 

...Ранним утром он с вокзала пешком дотопал до Ивановской, позвонил с крылечка и скоро услышал торопливую дробь девичьих каблучков по гулкой деревянной лестнице со второго этажа. Приготовился к обороне, зная характер остроумной и колкой красавицы Веры Аркадьевны, двадцатилетней кузины. Лицо девушки алело как у Авроры утренней неподдельным восторгом и радостью, но с нежных уст ее все-таки сорвалось:

 

— Ага, к нам профессор солнечных пятен пожаловал! Прямо из Москвы и прямо на пароходе...

 

— На паровозе, моя дважды прекрасная сестрица!

 

— Ах — ха — ха! А вот в России полвека назад паровоз называли пароходом. Вы же помните из Глинки «В чистом поле едет-мчится пароход...»

 

— Боже мой, колючка с косичками! Ума у вас палата и целый дворец — насмешливости!

 

Пару дней Александр не выходил из отеческого дома. Отлеживался у себя в кабинете, вел специальные разговоры с отцом-завлабом и с крестной матушкой- лаборанткой. Перешучивался с молодежью, играл для девиц вальсы на фортепьяно и сам азартно кружил крутобедрых, в длинных суконных юбках калужанок. Страдал и жаждал под давлением вопросительных взоров Инны Грибачевой, одной из шестерых дочерей-красавиц затаившегося в Калуге лесопромышленника.

 

А в начале ноября с утра по морозному скрипоснегу Александр отправился пешочком на бывшую Коровинскую, а ныне имени древнеримского революционера Брута улицу беседовать с Константином Эдуардовичем о безоглядной самоуверенности немца-ракетчика Оберта. Почти весь день он провел у Циолковского. Старик резал большими ножницами отожженную жесть и вспоминал историю первого издания его работы двадцать лет тому назад. Припомнил странные обстоятельства ухода из жизни великого человека — издателя журнала «Научное обозрение» Михаила Михайловича Филиппова.

 

— Всякий печатный труд имеет свою историю,- с учительской привычкой пожимая стиснутые кисти рук, рассказывал клочковласый и седобородый дед целой оравы внучат.

 

Циолковский любил возвращаться к тем дням своей жизни, когда он после упорных отказов и злых, иронических замечаний все же побеждал и его труды издавались, а значит, и читались тысячами людей