«Профессор солнечных пятен»

Камыши на Оке

 

В феврале 1925 года профессор Чижевский проживал в Калуге, в родительском доме и занимался научной и изобретательской деятельностью. Он увлекся проблемами высшей нервной деятельности человека, связанными с влиянием космических и геофизических воздействий. В своей комнате — юношеской еще ЭХ-лаборатории — создавал особую радиоустановку для регистрации атмосферных разрядов и вообще электромагнитных колебаний в связи с подъемами в пятнообразовательной деятельности Солнца.

 

Техническое задание на создание установки было установлено лично председателем правления Ассоциации изобретателей П. П. Осиповым. Павел Петрович, горячий энтузиаст радиотехники и фанат технической физики, был неугомонным организатором изобретательского поиска и создания структуры для поддержки технического новаторства в Советской Республике.

 

17 февраля 1925 года Осипов направил письмо от имени президиума АИЗа начальнику Калужского телеграфно-телефонного завода В. И. Крживинскому с просьбой оказать помощь профессору А. Л. Чижевскому в устройстве особой радиоустановки для научных целей. Президиум Ассоциации изобретателей, говорилось в письме, действительным членом и представителем которой является профессор Чижевский, просит Вас прийти на помощь к означенному ученому в смысле предоставления ему некоторых частей от старых телефонных аппаратов, необходимых для конструкции приемной радиостанции в научных целях.

 

Это письмо хранится в Калуге в Государственном архиве Калужской области (ГАКО). Напечатанное на «Ремингтоне» с фиолетовой красящей лентой на тонкой полупрозрачной бумаге, с протершимися линиями сгибов, письмо содержит собственноручную приписку профессора: «Некоторые части из необходимых мне для радиоустановки получил. Александр Чижевский. 19 февраля 1925 г.»

 

...В начале июня 1925 года Александра пригласили телеграммой выступить с докладом в АИЗе. Он срочно выехал ночным поездом в Москву.

 

На Брянском вокзале Александр встретил Владимира Владимировича Маяковского. Поэт уезжал с выступлениями на Украину. Революционно знаменитый лирик сразу вспомнил лирика и физика из Калуги, известного еще с дореволюционного времени по выступлениям в Политехническом музее, схватил за обе руки, крепко их сжимал в двух рукопожатиях сразу, спрашивал про итоги литмиссии по заданию Луначарского, про успехи Академии поэзии, которую Чижевский должен был основать на берегах Оки. Очень огорчился, узнав о безуспешности литературного процесса в провинции.

 

У Маяковского до поезда оказалось нескладное время — около часу. Перешли привокзальную, вымощенную брусчаткой площадь к пивным навесам на набережной. Хороши были сушеные воблы — полупрозрачные спинки стального оттенка, белая чешуйчатость подбрюшья.

 

С поволокой нежности в крупных, как у скакуна глазах Маяковский вспоминал свою гастроль в Калуге еще перед войной с немцем. Про свиданье с калужанкой-курсисткой вспомнил, как:

 

«Нежно говорил ей — мы у реки

 

шли камышами:

 

«Слышите: шуршат камыши у Оки,

 

Будто наполнена Ока мышами...»

 

Александр прекрасно помнил это стихотворение из сборника Маяковского 1915 года «Простое, как мычание». Далее в нем лирический герой сравнивал сережку в ухе калужанки с лучиком звезды, а месяц, улыбающийся в небе, со строчкой из фельетона Аверченко. Своенравная курсистка в финале стихотворения дерзит лирическому герою: «Ах, зачем вы давите и локоть и талию. Вы мне мешаете у камыша идти...»

 

Он сказал Маяковскому:

 

— А знаете, Владимир Владимирович, я ведь в Калуге нарочно хожу в пойму Оки посмотреть, где же шуршат камыши. Ивняки — наблюдаю, а камышей, увы, не разыскал.

 

— Ну, это в Калуге нет, а в Рязани есть. И курсистка, помнится, была рязанская... Так что пускай будущие калужские краеведы, роясь в прошлого окаменевшем дерьме, не фантазируют, будто великий Маяковский калужаночкам локотки давил.

 

Дальше хорохориться в отношении к действительно гениальному поэту Александру не хотелось. Он от чистого сердца сказал:

 

— Мне ваша баллада про приключение на даче в поселке Пушкино очень даже залегла в душу. У вашего лирического героя божественная точка зрения. Так космически заявить Солнцу: «Слазь! Довольно шляться в пекло!» Или так: «Дармоед! Занежен в облака ты!» И еще: «Послушай, златолобо, чем так, без дела заходить, ко мне на чай зашло бы!» И Солнце у вас авторитетно получилось, говорит басом: «Ты звал меня? Чаи гони, гони, поэт, варенье!»

 

Маяковский в улыбке самодовольства сиял и каштановыми глазами, и фарфоровыми зубами.

 

— Правда, космично?.. Мне тоже в жилу. Это я в двадцатом начеканил, когда в Росте частушил и карикатурил.

 

Продолжал после того, как жестко разорвал сухую рыбь вдоль от развилки в хвосте до жабер:

 

— Мне передавали как-то тетрадку ваших стихов, Александр. Я прочел, до последней строки... Из вас вышел бы неплохой поэт, если бы вы меньше флиртовали с наукой. Поэзия и наука очень ревнивы: они не признают любовниц! И та и другая кровопийцы!

 

Александр метнул взгляд в сторону, вздохнул и признался:

 

— После двадцатого года я поэзию покинул. Остался с наукой.

 

Голодные чайки кричали над Москвой-рекой, вода в ней была иссера зеленая, волны, разливаясь по песчаному наждаку, оставляли похожую на плевки пену.

 

Пристанище в Доброй Слободке

 

На извозчике Чижевский доехал до Доброй Слободки на улице Земляной вал. Там в доме 16 в квартире 12 приютился у московского адвоката Александра Ивановича Лесли.

 

У вяземского помещика-вдовца Ивана Александровича Лесли от первого брака был сын Александр Иванович. Отрок-гимназист стал приемным сыном 16-летней второй жены отца Ольги Васильевны, и сразу взлюбил названную матушку за светлую душевность и нефальшивую заботливость. Со студенческих лет Александр Лесли жил в Москве. Закончил юридический факультет Московского университета. Был успешным адвокатом и занимал купленную отцом большую квартиру на Земляном Валу, в микрорайоне Добрая Слободка. Александр Чижевский, как бы сводный брат Александра Лесли, обитал здесь в студенческие годы, останавливался, наезжая в Москву в период после 1918 года до осени 1925—го, пока не выхлопотал миникомнату в коммунальной максиквартире на Тверском бульваре.

 

Сводный Александр Иванович рассказывал Александру Леонидовичу из Калуги, что его отец Иван Александрович, вяземский помещик, видел в архиве Бельского уезда Смоленской губернии грамоту за подписью императрицы Елизаветы, где к фамилии Лесли был придан титул «граф».

 

Следивший за развитием научно-технической революции в мире и в Советской России, Александр Иванович расспрашивал гостя о Циолковском. В Москве о нем, о его дирижабле было много разговоров. Удивлялись, что такой замечательный человек живет на краю света, в Калуге.

 

— Не на краю света, а на берегу Оки. Разве вы не читали у Маяковского стихотворение про Оку?.. Учитель-пенсионер живет в самом конце улицы Коровинский спуск, в собственном деревянном доме со светелкой, возле окских камышей.

 

При поддержке председателя АИЗа Осипова, используя правовые подсказки адвоката Александра Лесли, Александр Чижевский начал активные поиски комнаты в Москве. Он настырно стучался в двери важных организаций, заручившись рекомендательными письмами от профессоров и политиков, а также из ЦЕКУБу — Центральной комиссии по улучшению быта ученых.

 

Опора жилищного вопроса

 

В Москве разгар НЭПа, торжество разрешенного и незапрещенного бизнеса, кипение рыночной торговли, разгул спекуляции, проституции и игорного бизнеса. Процветали непойманные воры в торговле и закупках. несхваченные за руку рвачи из коммунальных товариществ и кооперативов, а также совчиновники, регулировавшие рынок вторичного жилья и жилищного строительства.

 

Хлопоты по квартирному вопросу поначалу были безуспешными, всюду отмахивались, либо отвечали темпераментными ругательствами. С точки зрения домоуправов запросы калужанина — не по чину, молод еще для профессора, не имеет боевого прошлого гражданской войны, стажа политкаторги тоже, а также пролетарского происхождения. И как специалист беспартийный товарищ Чижевский для Советской власти нужнее в провинции, там необходима культурная работа среди рабочих и сельской бедноты.

 

Но председатель Президиума АИЗа Осипов настойчиво воодушевлял профессора-изобретателя Чижевского, убеждая, что к концу летнего сезона вопрос о комнате должен как-нибудь все-таки укрепиться на точке опоры в положительном значении этого смысла.

 

Что касается места службы, то в этом аспекте, то есть при такой ориентации точки зрения, сгустки надежд циркулировали вокруг оси, упиравшейся в вопрос жилплощади. Если профессор из Калуги добьется хоть какой-нибудь гарантии в Москве, то в целом созвездии учреждений были готовы пригласить известное загранице светило биофизики как штатного сотрудника.

 

Типографский эпилог

 

Весной 1925-го в 1-й Калужской губернской типографии произошла смена бухгалтера. Новый человек, не знавший всех горьких пертурбаций издания книг Циолковского и Чижевского в январе 1924-го, нашел незакрытый счет и предъявил его издателю А. Л. Чижевскому.

 

Будучи весной в Калуге, Александр по просьбе Циолковского заходил в типографию, чтобы навести справки относительно издания новой брошюры Константина Эдуардовича. В марте 1925 года он сообщал Циолковскому:

 

«Ваша брошюра в 20 страниц обойдется в 95–100 рублей золотом с работою и материалом, то есть с бумагою и обложкой. Может быть выполнена в 10 дней. При заказе требуется задаток — половину всей стоимости. Таковы условия 1-й типографии, что против собора. Предварительно нужна цензура: Губнаробраз — Костромин. Лучше переговорить с ним лично. Я был бы очень рад вскоре увидеть Вашу брошюру вышедшей в свет: оптимистические мысли, в ней изложенные, нужны всем нам, как воздух».

 

Тогда-то он и получил в бухгалтерии «миленькую» бумажку, Счет был таким, что в бесплатных командировках в столице Александру пришлось бы отказаться от завтраков, обедов и ужинов в течение года. В то время как на дорогу до Москвы, куда он должен был срочно ехать, пришлось в который уже раз занимать у отца-пенсионера.

 

И в столице Александр виновато раздумывал, где же взять червонцы для расплаты за книжный «залп» 1924-го года. Конечно, беспокоить по такому поводу Константина Эдуардовича, тоже нищего-пенсионера, он не мог. Надо было перекрутиться самому. И платить надо было, ибо перед самым отъездом пришло второе напоминание. В Калужской типографии спешили привести бухгалтерию в полный ажур...

 

Избавиться от кредитного преследования помогли в АИЗе. Зайдя в Москве в Ассоциацию изобретателей по приглашению председателя Правления Осипова, Александр рассказал о своей идее «бронхиального дерева» из стеклянных трубок и капилляров, через которые можно пропускать ионизированный воздух. Тем самым открывается путь для изучения влияния ионов на систему дыхания человека, а следовательно, и влияния солнечных пятен на кислородное энергообеспечение организма. Среди прочего рассказал калужский профессор и о неприятном типографском «дефолте», в который попал. Дружески улыбаясь, бритоголовый бородач Осипов, в «антантовских» френче и галифе, заверил: — Пустяки, Александр Леонидович! В обиду вас и Циолковского не дадим. Вы, как издатель двух суперсенсационных книг, сделали большое дело для страны Советов, и с вас же еще хотят содрать налог шкурой!

 

15 июля 1925 года АИЗ’ом в Калугу было направлено официальное письмо, в котором говорилось:

 

«Что касается книги К. Э. Циолковского, то имя известного автора говорит само за себя. В настоящий момент идеи Циолковского признаны правительством СССР, как имеющие огромную научную ценность, и ныне приступают к сооружению моделей его летательных аппаратов. Указанная книга была издана с целью восстановления приоритета ученого СССР перед заграницей, что и привело к желательным результатам. Важность проведения этой задачи в жизнь стоит вне сомнения».

 

Такой документ вполне защищал бухгалтерию Калужской типографии при проверках фининспекторами.

 

В начале сентября Александр прочитал в АИЗе доклад о трансляции, то есть переносе электрических зарядов поверхностью текущей воды и иных жидкостей. В докладе было много математического анализа — дифференциалов и интегралов, однако инженерам-изобретателям общественной ориентации он весьма показался. В те годы в моде была приставка «юнг»: юнгштурмовки, юнгстиль в одежде. «Юнгпрофессору» из Калуги «АИЗзовские» инженеры аплодировали и желали продолжения экспериментальной инициативы.

 

Письма в Калугу

 

В середине сентября Президиум АИЗа все-таки добился для своего члена и советника Чижевского ордера на 8-ми метровую комнату в доме имени американского гения изобретательства Томаса Альвы Эдисона для проведения опытов по ионизации стеклянной модели легких. Шестиэтажная громадина в конструктивистском стиле высилась в начале Тверского бульвара; на первом этаже жилого доходного дома обретался «офис», а по-русски говоря, малометражная конторка АИЗа.

 

На Покров Александр выкроил время присесть от беготни, чтобы написать письма в Калугу, родителям и Циолковскому.

 

«Вот в Москве я уже около месяца, а только сейчас имею время и место — маленький столик — чтобы написать Вам несколько строк, — сообщал он Константину Эдуардовичу. — Устроиться здесь страшно трудно! Мало где встречаешь сочувствие, больше все заняты своими насущными интересами».

 

Чижевский сообщил, что за лето и осень успел прочесть четыре доклада в ученых обществах, чем возбудил почти что повсеместный интерес к гелиобиологии и аэроионификации среди ученых разных специальностей: физиков, физиологов, социологов и историков.

 

Александра уже пригласили научным сотрудником в три научно-исследовательских института, но «сверхштатным» сотрудником, то есть без жалования.

 

«Поэтому в смысле денег, — писал Чижевский, — крайне скудно, хорошо, если обедаешь два-три раза в неделю. Но я не унываю; я слишком твердо верю в будущность моих идей и в торжество науки, поэтому на все беды смотрю, как на должное, как на нечто неизбежное. Страдать за науку — это удел каждого, кто имеет дерзость бросить в мир смелые идеи!.»

 

Далее Александр похвалился учителю, что его мало-помалу все же начинают признавать. «На днях узнал о большом успехе моих идей в Америке! Это дает мне бодрость и укрепляет веру в себя. Получил приглашение прочесть доклад в Московском университете. Даже были корреспонденты из двух газет с интервью! Один побыл в моем чулане, где я живу, и так ахнул, что написал статью, которую прилагаю».

 

Александр вложил в конверт вырезку из «Рабочей газеты» от 10 октября 1925 года с заметкой «По соседству с уборной», в которой содержалась выписка из протокола осмотра санитарной комиссией Мосздравотдела комнаты А. Л. Чижевского, признавшей ее непригодной для жилья.

 

В начале ноября Чижевский опять пишет отчет о своих журналистских попытках в Москве. Рассказывает, что удалось пристроить статьи о творчестве Циолковского в журнал «Связь», а статью Константина Эдуардовича про дирижабли из волнистой стали — в журнал «Техника и жизнь».

 

Делится с учителем: «Кажется, скоро получу место интересной службы в моей специальности». Обещает через три недели приехать в Калугу, нагрянуть на Коровинскую и рассказать про московскую жизнь-карусель с забавными подробностями. Кроме того у него сложились несколько стихотворений космического звучания, обещает показать.

 

Одно из этих стихотворений тематически перекликалось с эссе К. Э. Циолковского 1916 года «Горе и гений»:

 

Жить гению в цепях не надлежит,

 

Великое равняется свободе,

 

И движется вне граней и орбит,

 

Не подчиняясь людям, ни природе.

 

Великое без Солнца не цветет:

 

Происходя от солнечных истоков,

 

Живой огонь снопом из груди бьет

 

Мыслителей, художников, пророков.

 

Без воздуха и смертному не жить,

 

А гению бывает мало неба:

 

Он целый мир готов в себе вместить,

 

Он, сын Земли, причастный к силе Феба.

 

Медицинская и ветеринарная ионизация

 

Но ни в ноябре, ни в течение зимы, ни весной 1926 года вырваться в Калугу у Чижевского не получалось.

 

Он увлекся исследованиями в области действия отрицательных аэроионов на экспериментальный туберкулез у морских свинок. Эти опыты натолкнули его на мысль: с помощью аэроионов лечить легочный туберкулез у людей.

 

Еще он проводил опыты на подмосковной пасеке с пчелиными семьями, подвергая их действию ионизированного воздуха.

 

В начале зимы Александр совершил настоящее научное открытие, изучая действие ионного потока на кровь морских свинок. Обнаружил два существенных явления: увеличение гемоглобина у подопытных животных, по сравнению с контрольными, и замедление скорости реакции оседания кровяных телец — эритроцитов.

 

В феврале он сложил с себя полномочия Главного эксперта по вопросам медицины и биологии и члена Технического Совета Ассоциации Изобретателей (АИЗ) в виду полного отсутствия перспективы оплаты труда. С 1 января 1923 года он числился в правлении этой общероссийской организации совершенно бесплатно.

 

Так же без оклада и пайка он состоял с 27 июля 1924 года старшим научным сотрудником со званием профессора в Практической лаборатории Зоопсихологии Главнауки Наркомпроса РСФСР. Жил в Москве на скудные гонорары из редакций журналов и отцовские пожертвования из военной пенсии.

 

В марте 1926 года Александр прочитал два доклада о влиянии ионизированного воздуха на моторную и половую деятельность животных в Практической лаборатории по зоопсихологии Главнауки Наркомата просвещения.

 

Слухи о блестящих выступлениях калужского соперника дошли да московского ветерана экспериментальной физики, профессора Московского университета родом из Калуги А.П. Соколова. Мэтр решил пригласить в гости восходящую звезду биофизики, столь раздражавшего в Калуге бывшего статского советника Гавриловского. Родственник Соколова Михаил Сергеевич всю жизнь писал научный трактат на тему: самодержавие, православие, народность.

 

Александр не стал упрямиться. Летом и осенью он дважды побывал в огромной квартире-библиотеке профессора Соколова. Состоялись напряженные, но взаимоуважительные переговоры в его кабинете-лаборатории и стороны пришли к полному и бесповоротному перемирию. А вскоре после того сердечная болезнь пенсионера Алексея Петровича Соколова резко обострилась и в 1928 году он скончался от инсульта.

 

На экспериментальной базе Практической лаборатории Чижевский сумел организовать наблюдения над действием аэроионов при лечении больных, страдающих бронхиальной астмой. В Калуге от этой болезни жестоко мучился отставной генерал артиллерии Леонид Васильевич Чижевский.