«Звёздный мастер»

«Зимы пошли неудалые, — складывалось в мыслях Зубакова. — Сперва, значит, навалит снегу по самую завязку. Потом всё раскиселится... А дальше — чугунный гололёд, когда по городу ни пройти, ни проехать!.. Ладно, ладно, что это я... А то бляха-муха какая ещё под колеса залетит!..»

 

Оплетённую разноцветными проводками баранку уверенно сжимали руки в жёлтых замшевых перчатках. Кипарисово-зелёный «Москвич» ловко обгонял «Жигули» и «Волги», смело обходил колымаги троллейбусов. Скосив взгляд на часы, Вадим Петрович страдальчески прищурил карие глаза. Слишком мало пришлось поспать. Затянулось полуночное застолье в кафе потребкооперации — ощущал тяжесть в веках, предплечьях и даже в пальцах рук. «Не дай, Господи, сучка какая вывернется из-за угла! — предчувствовал Зубаков.— Бляха какая-нибудь... муха!»

 

Скоро зелёный «Москвич» был уже на окраине города. Зубаков подрулил к панельной пятиэтажке с проржавелым плакатом Госстраха на торцевой стене и затормозил возле крайнего подъезда, где топтался на снегу рослый, чуть сутуловатый молодой интеллектуал в кроличьей шапке.

 

«Эге! Вот это бычец!» — Зубаков иронически скривил наждачно-сухие губы, всматриваясь в широкое, по-молодому румяное, но весьма озабоченное лицо парняги в демисезонном пальтеце. Больше всего не понравилась Зубакову шапка — рыхлая, с клочковато обдёрганным козырьком, серая. Да не просто серая, а с какой-то тоскливой желтизной. Есть такая порода кроликов — с табачным оттенком меха. Наверное, самая живучая. Кролики-дворняжки...

 

Зубаков вышел из машины и, протягивая руку, бодро, с простецкой улыбкой спросил:

 

— Это вы — Ивановский?

 

Мужчина — ему было под тридцать — кивнул и невесело улыбнулся. Он был выше Зубакова почти на голову, широкоплеч, но осанку портила легкая сутулость и неспортивная пригнутость в коленях. Верхние веки косо прикрывались складками кожи — именно потому взгляд звёздного мастера Ивановского казался грустно-рассеянным.

 

— А что это вы, Владислав Васильевич, такой ответственный?.. С Новым годом, уважаемый Дед Мороз, с новым счастьем!

 

— И вам того же, — вежливо пробасил Ивановский и с живым, неожиданно активным интересом вгляделся в глаза Зубакова.

 

— Значит, всё в порядке, дорогой! — Вадим Петрович, узколицый, с длинными чёрными бровями вразлёт, длинным носом и сухо-серыми губами был щуплее и значительно ниже инженера из планетария. Он как бы воспрянул от острого взгляда неспортивного атлета. Крепко взял его за локоть и встряхнул. — Костюм ваш в машине, подарки тоже. Список здесь, — он шлёпнул себя по карману дубленки. — Пора, стало быть, на арену. Где будем наряжаться?

 

Ивановский принял туго набитый, но легкий мешок.

 

— Ну... ко мне можно.

 

Поднялись на пятый этаж в большую квартиру-общежитие. Дверь комнатки Владислава оказалась последней в длинном коридоре, загроможденном ящиками, детскими велосипедами, корытами. Все в ней: кровать, накрытая оранжевым одеялом, шкаф, письменный стол, пара стульев и самодельный стеллаж с полусотней разнокалиберных книг — пропиталось застоялым табачным духом. Свободного пространства оставалось ровно столько, чтобы пройти от двери к нагому и пыльному окну. Первое, что бросилось в глаза в этом скромном жилище, — выполненный чеканкой на латуни портрет длинноволосого, с напряженным взглядом человека. Покрытый лаком, он блестел, как икона.

 

— Любимая девушка? — поинтересовался гость.

 

— Это Николай Коперник!

 

— Не может быть!— Зубаков вскинул остистые смоляные брови.— Неужто тот самый, про которого поэт Маяковкин залиричил: любить — это с простынь, бессоницей рваных, срываться, ревнуя к Копернику!.. Чия же работа?

 

— Моя.

 

— Послушайте, Владей! Чегой-то вы какой-то, я бы сказал, непробудно сонный?

 

— Почему сонный! Все в пределах...

 

— А с моей тачки зрения вроде бы глушеный. Не перебрали накануне нового 1973 — го?

 

Ивановский уставился на заведующего ревизионным отделом из Облпотребсоюза еще строже. Прямо как Маяковский на фининспектора.

 

— Зима какая-то дурная! — очень вежливо выговорил он. — Вот снова — оттепель...

 

— С зимой не повезло, кажется,— отвлеченно подтвердил гость.— Однако, ближе к телу! То есть, принимайте доспехи.

 

Зубаков вытряхнул из мешка большие валенки, расшитую снежинками из пластмассы синюю шубу, такой же колпак из ваты и еще сверток. Когда Ивановский развернул газету, там оказались рукавицы, парик, ватный гарнитур: усы — борода. Зубаков дурашливо выговорил:

 

— Ха-ха-ха... И еще дважды: хи-хи... Готов поспорить, что ты сейчас подумал: «Надевали бы вы, Вадим Петрович, на себя всю эту ватную «булдофорию»! Так что ли, Владей?

 

— Ну что вы!.. Кстати, меня на службе называют Владиславом Васильевичем.

 

— Э, бросьте важничать, дружище Дед Мороз! И вообще — давай- перейдем на «ты» ради, как говорится, консенсуса и согласованности действий. Нам предстоят потоки и пороги... Главное — уложиться в регламент. Не более трех часов на весь спектакль!

 

Борода была волнистой, обильной. Ивановский погрузил в нее челюсть и, пропустив тесемки над ушами, завязал на затылке. Напялил на голову лохматый, с «сероватными» завитками, достававшими до плеч, парик.

 

Натерев щеки Владислава оранжевым гримом, Зубаков набросил поверх шубы нарезку из шоколадных оберток, водрузил на голову «тяжеловатную», с синим куполом шапку и отпустил наконец. Маленькое, как почтовая открытка, зеркальце отразило физиономию базарного шута в фальшивом румянце.

 

Слишком долгой получилась пауза, пока Ивановский не узнавал, но мирился с собой, неведомым. За это время Зубаков окончательно потерял к нему уважение.

 

— Это ни в какие ворота!..— выговорил наконец Владислав.

 

— Что именно? — Вадим Петрович презрительно скривился.

 

— Делайте со мной, что хотите, только я никуда!.. Нет, не в силах я в таком имидже детвору... морочить!

 

Зубаков перестал улыбаться. Закурил сигарету и, озабоченно посмотрев в окно, сказал:

 

— Мне говорили, будто вы реальный мужик, а ты, Владей, несешь чушь и гуашь... Надо одеваться и ехать! Иначе проваландаемся весь этот краткий день зимнего отдохновения.

 

Валенки с подшитыми кожей задниками оказались великоваты. Владислав разыскал под кроватью лыжные ботинки и вынул из них шерстяные носки. Сунул ногу в один — из носка выпорхнула стайка крошечных бабочек. Глядя на Ивановского, который впустую хлопал ладонями, стараясь истребить моль, Зубаков сказал:

 

— Вообще-то, Владей, тебе бы уж пора и ожениться!

 

— Черт возьми, да у них здесь гнездо! — проворчал Владислав, выворачивая носки.— Пойду, выколочу...

 

Иронически щурясь, начальник ревизионного отдела Облпотребсоюза разглядывал корешки книг на стеллаже. Там были книги о Копернике, астрономический атлас, англо-русские словари, брошюры по философии, радиотехнические справочники.

 

Вернувшись, Владислав обул валенки, притопнул сперва одним, потом другим.

 

— Я уже был женат,— сказал он кооперативному ревизору.— Целых два года прожил с женой. Только носки все равно сам стирал.

 

— Жен надо воспитывать, — с прокурорской убежденностью сказал Вадим Петрович.

 

— А, слышал я все это не раз,— отмахнулся Ивановский.

 

Зубаков накинул на героя дня синюю шубу в пластиковых снежинках и подал кушак. Владислав подпоясался, поводил плечами, чтобы наряд сидел ладнее.

 

— Так-так...— Ревизор обошел вокруг, склоняя голову то влево, то вправо.

 

— Ты знаешь, вполне натурально... Что же, выгнал жену или сама ушла?

 

— Мы по собственному желанию.

 

— Так я и подумал... Ну ладно, гляди веселее! Санте Клаусу Мирликийскому нельзя быть серьезным.

 

— Э, нет, я не мирликийский! — темпераментно возразил Владислав. — Я русский. Вполне советский дедушка Мороз Иванович!

 

— Ну, можно и так,- легко согласился Зубаков. — Главное, гляди героем!.. Вот так, раздвинь, раздвинь губы, не бойся, усы в гарнитуре, не отклеятся!.. Агач, так-то лучше!..

 

Пока спускались по лестнице, Владислав с тревогой ждал: не встретится ли кто из знакомых. Так и случилось. На площадке третьего этажа увидел Аню, соседку по общежитской квартире. Она выглядела расстроенной: скуластое личико светилось слабым сиреневым оттенком, маленький рот плотно сжат, глаза в темных кругах, на лоб нависла песчаного цвета прядка.

 

Аня Прохорова работала старшим мастером на шлифовальном участке. Когда одна из шлифовщиц тяжело заболела, Аня стала навещать больную — и подружилась с ее пятилетними девочками-двойняшками... Если бы овдовевший ударник коммунистического труда Виталий не огорчал Аню, она бы уже перебралась к своим любимицам. Вообще-то Виталий был внимательным и толковым человеком, хорошим ремонтником, ласковым отцом. Но, схоронив жену, частенько стал «пригублять» и, придя к Ане, плакал, ползал перед ней на коленях и пытался целовать носки ее девичьих туфель мужского размера.

 

Соседка подняла голову, отступила к дверям. Владислава она не узнала.

 

— Доброе утро, Анна Викторовна! — с шутовской басовитостью сказал Ивановский. — С Новым годом, с новыми радостями!.. Всей могучестью души желаю успехов в коллективном труде, а ещё более в личной жизни!

 

Сиреневый оттенок лица Ани сделался ярче — словно бы подсветилось оно изнутри. Встряхнув короткой прической, старший мастер пристально вгляделась в Деда Мороза. Потом засмеялась грудной, певучей россыпью.

 

— Владей, это же ты!.. Ой, чуден. Ни за что не узнать! Вот только по голосу... Какой красивый в наряде-то!.. И тебя с завершающим годом пятилетки! И тебе коммунистического труда в планетарии вместе с личным счастьем в нашей заводской общаге... Может, возьмешь меня с собой Снегурочкой?

 

— А что, еще как возьму!.. Вадим Петрович, это же нам ассистентка.

 

Вадим Петрович похотливо прищурился и подыграл:

 

— В машине места хватит.

 

— Ой, да я пошутила!.. Ну, какая уж Снегурочка из "штукатурочки«,— грустно сказала Аня.

 

— Едем, едем!

 

Аня покачала головой.

 

— Не-не-не, ребята!.. Счастливого вам пути, а я домой — отсыпаться после гульбища...

 

— Соседка у тебя одинокая, кажется? — спросил в машине Вадим Петрович.

 

— Вроде того... Были у нее кавалеры и все такое, но не везет ей в жизни просто удивительно. Она хорошая, славная, а вот счастья — нет!

 

— Это и ежу ясно,— сказал Зубаков, включая мотор.— Однако имея в заначке такую соседку-молодку, можно и не жениться. Статная каурка!

 

Володя повернулся к нему, хотел возразить, но, заметив отрешенность на лице Вадима Петровича, промолчал.

 

А Зубаков, так легко разобравшийся в этой житейской ситуации, тут же забыл о ней. Из-под набрякших век привычно-внимательно смотрел за дорогой.

 

— Капитал-то что не принимаешь? Ровно двадцать три подарка,— Зубаков кивком головы показал на заднее сиденье, где лежала торба, украшенная такими же, что и на шубе, звездами. — И никаких дробей. А здесь вот — адреса и явки...— Он вынул отпечатанный на машинке список.— Стало быть, по восемь подарков в час... С кого начнем?

 

— Можно по алфавиту.

 

— Тут такое дело,— Вадим Петрович потер ладонью затылок. — Жена, стало быть, наказывала, чтобы начинали с нашей квартиры. Коли и выйдет первый блин комом, не страшно, свои же, дескать, люди. Вот так она сказала. А ты уж решай... Я лично не против такого свойства.

 

* * *

 

Пешеходы и автомобили оказались в необычных отношениях в этот день. Люди переходили улицы, не торопясь. Приветливо оглядывали друг друга и бросали пренебрежительные взгляды на косяки легковушек, сдерживаемых сиянием светофора. Не видно было рюкзаков, сумок, сеток, авосек, портфелей, зато покачивались над головами упрятанные в разноцветные чехлы носки лыж, скрежетали полозьями по расчищенному асфальту санки, а в руках детей пестрели пакеты с новогодними подарками. Детей было много. Маленьких несли на руках, везли в колясках и санках. Те, кто постарше, вышагивали между мамой и папой, держа их за руки.

 

Снег на дорогах, перетертый колесами машин, пожелтел, превратился в вязкую кашицу; одолевая ее, «Москвич» урчал от напряжения. Зубаков вел машину, не допуская большого разгона. Он зорко следил за дорогой, то и дело косил взгляд в боковое зеркальце, чтобы оценить обстановку сзади. А Ивановский, волнуемый предстоящей встречей с Катей-сергевной и ее детками, едва смотрел на гуляющий город.

 

...За неделю до Нового года, в выходной понедельник, Екатерина Сергеевна пригласила звездного мастера Ивановского на лыжную прогулку по берегу Оки вблизи села Григоровское.

 

Брат старшего лектора Зубаковой, передовой бригадир с Радиолампового завода, имел там дачный дом — наследство от тещи. Он отвез на своем новеньком «запорожце», алом, как маковый цвет, работников Музея космовремени в хуторок, заваленный снегами, а сам спустился на весь недолгий светлый день с высокого берега на окский лед сверлить лунки вблизи зимовальной ямы и дергать мормыжку.

 

Владислав и Катя-сергевна около часа потоптались на лыжах вокруг хутора, замерзли от ветерка и морозца, потом вернулись в бревенчатую избушку, срубленную в прошлом веке. Затопили печку, напились чаю и стали целоваться в маленькой комнатке, половину которой занимал диван-кровать.

 

В спаленке было зеркало в старинной раме, тумбочка при нем, пульверизатор с румяной грушей, заправленный во флакон одеколона «Шипр». Квадратное оконце в противоположной стене отражалось в зимовальной яме. В перерывах любви Ивановский и Зубакова пили густой ликер и говорили о загадочных отношениях между каноником Фромборкского собора Николаем Коперником и его экономкой Анной Шиллинг.

 

...Перед входом в детский универмаг высилась здоровенная ель, вывезенная из пригородного леса. На ее лапах сверкали разноцветные шары и электрические лампочки, зигзагами обвивали ее пестрые бумажные гирлянды, а возле ели стоял сделанный из фанеры исполинский Дед Мороз. Увидев эту застывшую фигуру, на которую художники не пожалели красной краски, эти усы и бороду, растекавшиеся по румяному лицу, Владислав рассмеялся. «Уж если в такого верят,— подумал он,— то в меня тем более должны поверить. Ведь я все-таки живой...»

 

— Как ты считаешь, Вадим Петрович, твои ребятишки поверят, что я — настоящий Дед Мороз?

 

— Костик поверит. Он у нас в маму, простодушный... А Ольгу тебе не провести. Этой палец в рот не клади!.. Кстати, хочу тебя предупредить. Раз уж ты не актер, не профессиональный, так сказать, Дед Мороз, ты и не увлекайся особо. Всю комедь мы должны прокрутить максимум за два часа. Я понимаю твою роль: пришел, поздравил, вручил, ну и на здоровье! Комментариев не надо, согласен?

 

— Это уж по ходу дела будет видно,— басом ответил Ивановский и погладил раскинувшуюся веером по груди бороду. Зубаков улыбнулся.

 

— Ну, ну, входи в образ...