«Звёздный мастер»

 

Остановить «кораблик» Зубакова, шагнуть в самую гущу праздника — вот чего захотелось Владиславу Ивановскому. Это же его в синем облачении Деда Мороза, а не истукана в фанерно-рдяной шубе ждали увидеть и обрадоваться сотни взрослых и ещё больше деток. А он прятался в эмалевом «Москвиче» цвета аптечной зеленки!

 

Однако грезы и явь несовместимы!.. Не остановил Владислав «аптечный» кораблик, не вышел на театральной площади, но проехал мимо, чтобы в доме номер сорок по улице Полярника Шмидта войти в квартиру 36 и вручить подарки многочисленным внукам Любови Ивановны Мигуновой.

 

Долговязая, прямой осанки старушка Мигунова, Почетный лектор планетария, до глубокого возраста сохранила девичий бойкий голосок и читала в Космоцентре все детские лекции — про учителя Циолковского, про Незнайку на Луне и про Лайку в космосе. Притом Любовь Ивановна была по-старушечьи плаксива и любила пожаловаться планетарским «молодухам» на плохие сны и дурные сновидения.

 

До войны комсомолка Люба была первой планеристкой на берегах Оки и радисткой коротких волн, известной даже в Москве. Она запомнила, хотя и не очень отчётливо, старика с плохо постриженной бородой и в черной крылатке с золотыми львами — застежками. Циолковский приходил незадолго до своей кончины в местный аэроклуб и рассказывал про полёты из Москвы на Луну, а из Калуги — на Марс. Во время войны Любовь Ивановна служила в военной авиации, поддерживая радиосвязь с бомбардировщиками, летавшими бомбить Берлин. Вместе с боевыми наградами она на всю дальнейшую жизнь заслужила звание-прозвище «Любка-радистка».

 

Не предполагал Владислав, что Любка-радистка окажется такой хлебосольной хозяйкой. Деду Морозу был предложен полный праздничный обед: стопка водки, тарелка наваристого борща, истекавший жиром, обложенный тушеной капустой кусок гуся бронзового загара, и крепкий чай в высоком стакане с золотым колесиком лимонного среза. Посмотреть, как Дед Мороз будет выпивать и закусывать, собрались в кухонке четверо внуков и внучек, сама «радистка» и ее высокорослая дочь с зятем, полковником милиции. И, как ни хотелось Ивановскому, не успевшему даже позавтракать с утра, ожечь пересохшее нутро залпом из хрустальной рюмочки, закусить потом селёдочным ломтиком-лепесточком, а затем еще раз пройтись по пищеводу свекольным заревом борща, он отказался решительно. Причем, так категорически, что даже полковник милиции не смог его уговорить.

 

Во дворе Владислав услыхал падавший с высоты мощный рокот. Задрав голову, увидал под высокой пеленой облачности бело-синий вертолет с мерцающим округом трехлопастного винта. Чудо-машина летела на «бреющей» высоте и, накренившись, сверкая стеклами, делала разворот.

 

Ивановский вспомнил композицию с новогодней открытки: Дед Мороз по верёвочной лесенке спускается с небесного вертолёта на земные снега. Как-то очень тепло — будто от глотка водки — стало Владиславу от такого воспоминания. Подумал о пилотах «вертушки»: «Вот настоящие русские парни!.. Одобряю таких!»

 

«Москвич» Зубакова рванул с места так резко, что у Ивановского свалилась шапка. Разыскав ее на мокрой резине пола, он надел колпак и взглянул в зеркальце, укрепленное над лобовым стеклом. Увидал там яростно-карие глаза Вадима Петровича.

 

А праздник в городе на высоком берегу Оки продолжался. По улицам также густо валили толпы людей. Пока ждали на перекрёстке зеленый сигнал светофора, в небе опять возник рокот: вертолёт прошелся над бульваром, едва не задев крыши девятиэтажек. От грохота эмалевый «Москвич» завибрировал, будто кастрюлька.

 

— Наверное, детвору катает, — в шутку предположил Ивановский.

 

— Не думаю, — с усмешкой откликнулся Зубаков. — Летуны — люди ответственные, вряд ли среди них «деды-морозы» водятся.

 

Владислав почти без обиды, но с интересом посмотрел на Вадима Петровича. Отчужденностью, тревожной серьезностью изношенного лица брюнет Зубаков напомнил ему седоусого истеричного заведующего планетарием Довгуна. Тот умудрялся совмещать любовь к Вселенной с обидой на все человечество, в том числе и на советский народ. Однако в ту минуту Владислав подумал не о своем начальнике, а о Тамаре Ширяевой, которая, когда злилась, язвила с такой же вот тупой бескрылостью.

 

Владислав улыбнулся, наткнувшись в памяти на сходство между Зубаковым и Ширяевой. Со студенческой юморной решимостью он подумал: «Почему я должен подчиняться капитану этой ржавой посудины? Я ведь Дед Мороз, а муж Кати-сергевны всего лишь мой возила!»

 

— Вадим Петрович, кто там по списку живет поближе? — спросил он.

 

— Лозгачёв... Московская, шестнадцать.

 

— А, это директор вашей базы... Ну, ладно, Лозгачев, так Лозгачев... Езжай-ка ты, Вадим Петрович, домой, а я отправлюсь далее пешим ходом.

 

-Что случилось?

 

— Пока ничего... Но может произойти ужасное че-пэ!.. Видишь ли, Петрович, жарковато мне что-то в твоей зеленой «аптечке». И к тому же бензином в ней воняет.

 

— Чепуха, карбюратор у меня как часы... Температура в салоне тоже приемлемая по цене и качеству.

 

— Нет. В лодке жарко, — упрямо сказал Владислав. — Не забывай, Петрович, что я — Дед Мороз. Я же растаять могу...

 

— Это ты для юмора, Василич?

 

— Вполне серьезно. Останови лодку!.. Вон там, у «Овощного».

 

На перекрестке, где улицу Ленина пересекала Кировская улица, Зубаков резко затормозил.

 

— Василич, я все-таки не понимаю сюжет. У нас еще верный час в запасе. Ты обиделся, что ли?.. Ну, да, я тебя поспешал, потому как у меня под вечер важная встреча с группой товарищей. Мальчишник называется. Опаздывать никак нельзя. Там, в зимнем лесу, рядом с селом Андреевское. Порядки, сам знаешь, у больших людей строгие... Скажи, ты обиделся?

 

— Никак нет. Просто мне жарко в усах и в шубе. А будучи потомственным пешеходом, не выношу запах соляры и даже бензина...

 

Зубаков поджал губы.

 

— Шубу и всё прочее я верну в полной сохранности, — пообещал Ивановский.

 

— Так, ладно. Дело хозяйное... — Зубаков достал сигарету и прикурил. — Не забудь список адресов.

 

— Я рад был познакомиться, Петрович. Так и супруге вашей Кате-сергевне сообщу. А теперь можем расстаться. Как Дед Мороз, желаю вам, товарищ Зубаков, безаварийной езды по наступившему году Коперника.

 

— Василич, да я же не гоню, в самом деле... Это ты забузил. Надеюсь, не будешь рассказывать Катерине, когда и при каких обстоятельствах мы расстались?

 

— Мы красиво расстаемся. А шубу и все прочее я вечерком к вам подвезу...

 

— Не — не —не... Потом как-нибудь, это не срочно... Я не хочу, чтобы ты ей уточнял, когда и где мы с тобой катались... Ездили, сколько надо, и все... Ну, понял, Василич? — глаза Зубакова тревожно щурились.

 

— Могила! — по-студенчески обещал Владислав.

 

Аптечно-зеленый «Москвич» тронулся и, набрав скорость, быстро помчался в известном одному Зубакову направлении. На перекрестках зажигался для него такой же кипарисово-зеленый свет.

 

Вскинув на плечо заметно полегчавший мешок, Дед Мороз вышел на тротуар... И опять над крышами грохотал вертолет. Летчик, по случаю праздника катавший ребятишек, снизился, чтобы дети видели, как шагает по улице живой, настоящий Герой Зимы.

 

Владислав очень живо представил себе пилота — русоволосого парня с казачьим чубом и офицерскими усиками, с чёрными кругами наушников за висками. Вот он прокричал на ухо второму пилоту — тоже с бьющимся на ветру чубом, но без наушников: «Видишь, внизу по проспекту мимо Дома быта чешет парень в шубе и шапке из театра? Выйди в салон, скажи ребятишкам!»

 

И прильнув курносыми носопырками к иллюминаторам, школяры увидят с высоты городской проспект Кирова, на котором застопорилось движение: встали троллейбусы, автобусы, легковые автомобили отечественных марок. Все, кто ехал на транспорте, взошли на снеговые хребты, отделяющие тротуары от проезжей части, чтобы приветственно помахать руками и покричать: «Ура Деду Морозу Ивановскому!»

 

Улица уже превратилась как бы в стадион, тысячью орущих ртов, двумя тысячами вскинутых рук приветствующий героя 1 января 1973 года.

 

И Дед Мороз не таился, не прятал скромную инженерскую физиономию, облепленную сырой ватой усов и бороды. Его седины, как снопы ковыля, развевались по морозному ветру, а шуба цвета индиго и шапка поднебесной синевы сверкали бриллиантами снежинок. На лице Деда Мороза — улыбка, широкая, как весенний луг и светлая, как Ока под солнцем. Такая щедрая, что хватило бы на всех, чтобы каждому встречному досталось богатырской энергии и сердечности Звездного мастера.