Глава 1.2 Уроки военного времени
Совет профессора
[PHOTO-1118]Война... Её горячие ветры опалили всех, коснулись и ученика 235-й московской школы Владимира Комарова. Вместе со взрослыми сын дворника по прозвищу Комарик дежурил на крыше дома. Сколько было таких тревожных, суровых ночей!.. Почти в каждую небо Москвы почти каждую ночь наполнялось надсадным гулом моторов, залпами зениток.
Зима сорок первого выдалась холодной и трудной. Отец на фронте. Сын-подросток с матерью вдвоём. В нетопленной комнате — что на дворе. Не каждый день поешь вдоволь. Да и где взять! Четыреста граммов хлеба, жидкая похлёбка, пустой чай... Мать ему оставляет сыну побольше кусок, а Комарик ей. Так друг о друге и заботились.
Учёбу не бросал. Как жить без неё! Уроки делал при коптилке. В комнате холодина, руки коченеют, строчки выходят неровными, как у «балахонщиков» Циолковского из повести «Вне Земли», которые в невесомости даже стихи писали.
Школу всё-таки закрыли. Что делать дальше?
Сосед-профессор из академии Жуковского подсказал, что в недалёком Лаврушенском переулке, поблизости от Третьяковской галереи, формируется Первая Московская спецшкола ВВС. «Спецуха» — так гордо и чуть небрежно называли её московские мальчишки.
Учёба в спецшколе началась осенью 1942 года с «колёс», с путешествия в товарных вагонах. В них грузили курсантов старшего школьного возраста, учебное оборудование, различные пособия. Школа эвакуировалась в Сибирь, в далёкий посёлок Заводоуковск, что приютился на краю Тюменской области.
Вскоре после прибытия туда подкрались зимние холода. Мальчишки, у которых не было обуви, в столовую ходили чуть ли не босиком, на занятия тоже. Сидя за столами, ноги подкладывали под себя — так теплее. Но не было хныкания, не было нытиков. Все старались держаться так, как подобает мужчинам, будущим лётчикам.
Зимой жили в казармах. Летом переезжали в лагеря и в солдатские палатки. Режим был строгий. Классы входили в роты. Роты делились на взводы, взводы на отделения. Все делалось по уставу. Часто ездили на лесоразработки, где заготавливали дрова не только для школы, но и помогали снабжать топливом город и предприятия.
Апрель 1943 года вошел в жизнь курсанта Комарика памятным на всю жизнь событием. В Ялотуровском райкоме ВЛКСМ Владимиру Михайловичу Комарову выдали билет № 318373991 с дорогим сердцу силуэтом Владимира Ильича Ленина.
Сын разведбата
Когда началась война, Косте Феоктистову было 15 лет. Он учился в восьмом классе средней школы на окраине Воронежа.
Его отец Пётр Иванович работал бухгалтером в солидном учреждении и читал лекции на спецкурсах. Матушка Вера Ивановна была домохозяйкой. Однако часто отвлекалась для общественной работы, поскольку не раз избиралась депутатом горсовета. Старший брат Виктор перед войной поступил в Сумское артиллерийское училище; в первой декаде июня 1941 года закончил его и был назначен в Западный военный округ. В том же году летом он пропал без вести в лавине фашистской агрессии против СССР.
22 июня Феоктистовы всей семьёй слушали по радио речь Молотова и сохраняли при этом выдержку и спокойствие. «Сотрём мы этого Гитлера в порошок в два счета! — говорил воронежский главбух Пётр Иванович. А перешедший в 9-й класс его младший сын Константин задумался о том, чтобы на фронт как-нибудь попасть, пока война не кончилась.
Занятий в школе уже почти что не было. В городе объявили запись в истребительные батальоны — ловить диверсантов. Костя Феоктистов с приятелем Валентином Лехицким тоже пошли записываться. Их зачислили в батальон и стали направлять на дежурства.
В июне 42-го призвали отца Кости (до этого у Петра Ивановича была броня). И прошёл главбух от Сталинграда до Берлина через всю войну сапёром и — самое удивительное — ни разу всерьёз ранен не был.
Тогда же, летом, немцы начали Воронеж бомбить. Налёты по нескольку раз в день, в городе начались пожары. Многие стали покидать город, и Вера Ивановна тоже занервничала. И дом-пятистенок собственный почти что в центре Воронежа жалко, и страшно опять же, риск сильно большой для неё и сына-подростка... Решила-таки, что надо уходить. Костя в доме забил окна и двери досками, взяли с собой корову Зорьку и в замесе перепуганной толпы горожан двинулись через Чернавский мост на левый берег реки Воронеж, на восток.
Прошли Константин и Вера Ивановна пригороды и остановились в малой деревне на ночёвку. Здесь Костя встретил школьного приятеля белобрысого «курилку» Валентина Лехицкого. Они сверстники были, но Лехицкий был ростом повыше, с цыгаркой в губах казался повзрослее.
Когда Вера Ивановна ушла в соседнюю деревню менять довоенные кружева на хлеб и сало, Костя написал ей записку, что снимается с довольствия, поскольку комсомолец и обязан быть в Воронеже.
Под большим секретом Валентин рассказал ему, что он выучился на разведчика и что если Костя тоже хочет выучиться ходить через линию фронта, он должен обратиться в управление госбезопасности.
Пробравшись в город вместе с Лехицким, Костя Феоктистов обратился в указанное другом учреждение.
Подполковник Марк Захарович Юровский отвез добровольцев в небольшой лес перед самым городом. Там на полянке они нашли штабной блиндаж.
И вот Костя получил первое задание: пробраться в город и уяснить, что там происходит. Дело в том, что чёткой линии фронта вблизи города не было. А в городе — было слышно — шёл бой.
[PHOTO-1119]Инструктировал юного разведчика очень молодой генерал в кожаной куртке, танкист: «Посмотри, если на улицах танки, где они, сколько. На случай встречи с немцами придумай легенду».
Впоследствии, читая документальную книжку про войну, лётчик-космонавт СССР К. П. Феоктистов решил, что генералом был легендарный Черняховский.
Было раннее, очень ясное утро, но Воронеж, лежащий на высоком правом берегу реки Воронеж, горел, и над ним простерлась пелена дыма. Зрелище было необычным, жутковатым. По пойме Костя добрался до излучины против Архиерейской рощи, снял сапоги и куртку и спрятал их на берегу в кустах, заприметил место. Поплыл по тихой, с дырками бурунов, воде. Ширина реки была метров двадцать-тридцать. Вблизи берега немцы заметили неспортивного пловца и стали стрелять.
У самого берега пули довольно близко ложились. Константин благополучно выскочил на берег и залёг.
Потом побежал, но опять началась стрельба. До откоса, на котором начинался город, было ещё далеко. Сделал несколько перебежек. Пока лежал, смотрел вверх, на город — видел Архиерейскую рощу и железнодорожную насыпь.
Вдруг увидел советские танки — они неслись прямо по рельсам, от центра города к окраине. Скрылись за деревнями, и там, куда умчались, сразу же началась артиллерийская стрельба. И вот уже возвращаются танки, два из них горят. Не удалось им прорваться из города!
На улицах Костя увидел несколько подбитых и подожжённых советских танков... Вдруг услышал: «Хенде хох!» Три немца с автоматами вышли навстречу. Повели подростка наверх, в рощу, а там уже сплошь "фрицы". Один по-русски спрашивает: «Куда идёшь?» Костя выдал ему придуманное заранее: «Вернулся в город, чтобы разыскать мать».
Посадили юношу в коляску мотоцикла и повезли в городской парк, где был штаб. Стали допрашивать. Но Костя гнул своё: «Вернулся в город, чтобы разыскать мать». Снова посадили в мотоцикл и повезли в парчок под названием Бритманский сад — там оказался еще какой-то штаб. Тот же вопрос и тот же ответ. Приказали: «Ждать!» Потом дали ведро: «Принести воды!»
Пошёл к колонке, там никого вокруг не было. Константин оставил ведро и спокойненько, чтобы не привлекать внимания, ушел... Сделал, не торопясь, круг по городу. Немцев всюду было много. Но кто они? Каких частей? Знаков различия он ещё не знал. Совсем не опытный был разведчик! Приметил только самое простое: где штабы (много машин, подъезжают и отъезжают), где батарея стоит, где танки.
После этого Константин подполз к берегу и переплыл на ту сторону. Бегом через пойму. Долго штаб свой искал. Всё там рассказал — где что видел.
Хвалили парнишку, кто-то даже пообещал к ордену представить.
Ещё раз Костю посылали вдвоём с каким-то стариком. Юноша решил, что лысый бородач опытный разведчик. Но быстро разочаровался: старик вёл себя как-то странно. То и дело улыбался и напевал в половину дребезжащего голоска «Ах, калинка, бурмалинка...» Им даже перейти линию фронта не удалось.
А потом объявился вдруг куряка Валентин Лехицкий. Был он где-то в тылу у немцев, с трудом, выбрался и теперь заявил, что находится на отдыхе. Неожиданно обоих подростков вызвали к командиру и предложили пойти в город вдвоём. План перехода они разработали хорошо и на рассвете оказались в городе. Ночью полковые разведчики проводили неучащихся старшеклассников в дом, стоявший на нейтральной полосе, между советскими частями и немцами.
Дом стоял на окраинной улице, вблизи городского парка. Когда наступило утро, Костя и Валентин спокойно вышли из этого дома и направились в сторону немцев. Походили по улицам, немало интересного увидели. В частности, развешанные всюду листки немецкого приказа об эвакуации мирного населения из города. Это могло означать, что немцы собираются оставить Воронеж.
Бывалый Валентин раздражал Костю ненужным ухарством. Подойдёт вдруг к немцу и попросит прикурить. Зачем это разведчику?
Настало время возвращаться. Костя предложил свой испытанный маршрут — ночью через реку. Валентин настаивал возвращаться тем же способом, что и пришли.
Только вышли они на ту улицу перед парком, как тут же выскочили три фашиста, схватили за руки. У парнишек за пазухой яблоки. Твердят: рвать ходили.
Немцы отвели подозрительных юнцов на холмик, там пулемёт стоял. Дали две лопаты — копайте! Только начали щебенку разгребать — вдруг раздаётся выстрел. Костя вскинул голову: Валентин лежал с пробитым виском. Мёртвый.
Началась перестрелка, и Константин сбежал. Дождался ночи и через реку вернулся к своим.
Смерть Лехицкого была для юного разведчика сильнейшим потрясением. До этого Костя уже повидал немало трупов, но то были незнакомые люди, а тут лежал свой парень, друг-комсомолец...
[PHOTO-1120]Пятый поход в разведку оказался последним для Константина Феоктистова. Дали ему, шестнадцатилетнему, на этот раз с собой Юрка, мальчишку лет четырнадцати — теперь вроде Костя был как бы инструктором.
Ночью разведчики проводили мальчишек к реке Воронеж. Затем они вдвоём переплыли на городской берег. Осмотрелись, потом немного прошли в ближайшие улицы.
Дождались рассвета и двинулись дальше. Сначала шли дворами. Потом надоело по заборам лазать — ведомый Юрок росточком мал был, Косте то и дело приходилось его подсаживать.
И тогда пошли прямо по улице, один за другим на расстоянии метров сто. Костя — впереди. Вышли на перекресток — и вдруг с двух сторон патрули.
Юрок успел юркнуть в подворотню. А Косте было явно не успеть. Бежать бесполезно, пристрелят как козлёнка.
Подходят "фрицы", один из них, высокий, ярко белобрысый, с пепельными глазами и с эсэсовскими стрелками в петлицах. Фашист схватил Костю за руку, что-то темпераментно прокричал и повёл в соседний двор. Толкая пленного под зад коленом, эсэсовец достал из кобуры пистолет, снял с предохранителя и, продолжая орать, стал размахивать им перед лицом подростка. Юный разведчик обратил внимание, что пистолет был советский, токаревский ТТ.
Подтолкнул немец пленника к какому то котловану, похоже, недорытому колодцу, потом вытянул руку и бабахнул в мальчишку навстречу его взора...
На какой-то момент Костя потерял сознание, но скоро очнулся — и сообразил: ни звука и не шевелиться! Так и есть — немец столкнул в яму кирпич, но в пленного не попал. Потом, громко разговаривая, оба "фрица" промаршировали со двора.
Костя лежал на дне колодца, чувствуя сильную боль в подбородке и слабость во всем теле. Встал — глубокая, метра два ямища, как выкарабкаться?
Вдруг услышал— возвращаются немцы! Тут же рухнул лицом вниз, мгновенно приняв прежнюю позу. Немцы подошли к яме, гортанно «пошпрекали» и, не торопясь, ушли.
Полежал Константин ещё немного, поднялся и кое-как выкарабкался наружу. Время было около полудня. Побрёл дворами осторожно, прислушиваясь.
Чувствовал себя худо — крови много потерял. Нашел какой-то большой деревянный ящик, забрался в него и решил дотемна отсидеться. В темноте вылез и опять побрёл в сторону надежды-реки, но вскоре снова почувствовал — не доберется до неё, сил не хватит. В каком-то саду забрался в кустарник и уснул.
Утром парнишка услышал немецкие команды, что-то непонятное происходило в городе. Наверное, драпать задумали фрицы. Пришлось целый день просидеть в кустах. Под вечер стихло. Вылез осторожненько из кустов и к ночи добрался до реки Воронеж. Снова переждал патрулей и тихо, без всплесков, переплыл на левый берег.
Перешёл пойму и в пригородной деревеньке постучался в крайний дом, попросил пить. Вид у окровавленного Константина был трагически жалкий. Молодуха — хозяйка поглядела на подростка со страхом сочувствия и притащила полную кружку воды. А тот и пить не мог: вода в раненное горло не проходила.
Добрался Костя до своей разведгруппы, рассказал, что и как было, что видел. Пуля, как выяснилось, прошла через подбородок и шею, навылет. Отвезли его в медсанбат, а там сказали: пищевод перебит. Направили в госпиталь. Но когда Косте дали чистой и холодной воды, она вдруг пробилась по пищеводу. Стало ясно, что тракт пищевого жизнеобеспечения все-таки не поврежден.
В 1942 году юный разведчик из Воронежа Константин Феоктистов был представлен к ордену Красной Звезды.
Тогда же отыскалась его матушка Вера Ивановна. Сообщила, что отец Пётр Иванович жив и воюет под Сталинградом. И повезла она геройского сына в тыл, в узбекский город Коканд... Шёл сентябрь 1942 года. В Коканде Константин поступил в десятый класс русской средней школы, чтобы продолжать прерванное образование.
Угон
18 февраля 1943 года поутру раздался стук прикладов в двери гагаринской землянки. Анна с усилем страха протолкнула засов на промёрзлой двери. Полицай Щербачев, бывший ветеринарный фельдшер ветпункта, с намотанным по самые глаза фиолетовым шарфом, остановившись на пороге, обвёл взглядом малое пространство, глаза его задержались на старшем из сыновей Валентине:
— Одевайся! Выходи, милок.
Анна попыталась протестовасть. Полицай сначала потянулся рукой к казачьей шашке, болтавшейся у него на боку, потом сдёрнул шарф к подбородку и сказал:
— Общественные работы, Анна Тимофеевна! Пусть ваш старший одевается и на площадь.
— Не пойду! — угрюмо пробасил Валентин, сидевший в углу на лавке под иконой с лампадкой.
— Надо, милок, надо!.. Великая Германия зовёт!
Автоматчики согнали на площадь совсем молодых парней, построили, окружили и повели.
Старший брат Первого космонавта Валентин Алексеевич Гагарин рассказывал писателям и журналистам: «Обманули нас, как слепых котят. Вечером в землянку нагрянул участковый полицай.
— К девяти утра приходи в комендатуру, — сказал он мне...
— Зачем?
— В Гжатск поедешь, собирают парней твоего возраста. Заносы там сильны — денька три-четыре придётся повкалывать.
Накануне и в самом деле сильная гуляла метель, и снега навалило вровень с крышами. Полицай говорил серьёзно — может, и сам он не знал всей правды? — и я поверил ему.
Тревога закралась в душу, когда с крыльца комендатуры меня проводили во двор, где уже маялись в тоскливом ничегонеделании десятка три знакомых ребят.
А потом к нам вышли комендант и белобрысый переводчик. Нет, они не обещали золотых гор в Германии, как это было в первые дни фашистской оккупации: тогда и зазывные плакаты, и заголовки газет, и немцы пропагандисты сулили всевозможные блага тем из молодых людей, кто согласится добровольно поехать в их «фатерланд».
Комендант был краток и чётко объяснил через переводчика, что все мы мобилизованы в специальную часть, что этой части — он даже многозначный номер её назвал — надлежит сопровождать в Германию какой-то обоз и что, если кто-то из нас задумает дезертировать по дороге, здесь, в Клушине, будет расстреляна вся его семья.
На ночь по домам нас не отпустили. Мы были закрыты, заперты во дворе комендатуры — в четырёх высоких, обтянутых колючей проволокой стенах забора. Мы оказались в клетке, из которой нет выхода. Немецкие солдаты с оружием в руках сторожили каждое наше движение.
«Герр комендант» проявил, по собственному его признанию, «мягкосердечие»: разрешил родным проститься с теми, кто обречён на угон в фашистскую неволю. Утром, перед тем как выходить нам в Гжатск, родственникам разрешили свидание с нами. На это время в комендатуру вызвали дополнительную охрану.
— Они убьют тебя, Валя, ты лучше убеги от них по дороге... Только это и твердил Юг, забыв обо всём на свете, и прижимался ко мне, а мне и самому страшно оторваться от него.
Я держал его на руках как маленького, а ведь он давно уже не маленький, он здорово вырос за два военных года — ему коротко старое пальтишко, и кисти рук нелепо торчат из рукавов.
Он не только вырос, но и повзрослел и, в отличие от Бориски, всё уже хорошо понимает: скоро ему исполнялось девять лет...
— Валя, ты убеги от них!
— Убегу, Юрка, конечно же убегу, — кричу, и в этом гомоне, плаче, стоне только он один слышит меня.
Колонна получилась длинной: впереди гнали людей, за ними, то есть за нами, скотину. Коровы, овцы, свиньи — все то из личной животины, что ещё каким-то чудом сохранялось у жителей Клушина и было теперь отобрано немцами. Где-то там, в пёстром стаде, затерялась и наша корова Зорька. Напрасно мама сберегала сено для неё, напрасно морили мы себя голодом. Лучше б забили корову...
[PHOTO-1124]Нас гнали в Гжатск. В сущности, чем отличались мы теперь от животных, которые брели за нами, покорные и бессловесные?..
Чья-то мать пробилась сквозь цепочку охранников — на неё натравили овчарку.
Мальчишку — он пытался что-то кому-то передать — ударили прикладом.
Вот и наш дом.
Я не хочу смотреть на него. Знаю, все стоят у калитки. Знаю, долго будет бежать за нами, заламывая руки, мама, долго, пока не скроемся из виду, будет смотреть вслед отец и смолить одну самокрутку за другой.
«Ты убеги от них, Валя», — слышу я Юркин голос.
— Убегу! — сжимаю я кулаки.
...В Гжатске каждого из нас посадили на повозки, запряжённые подтощавшими за две военные зимы тяжеловозами, к каждому приставили немца охранника. Мне достался старик Иоганн — толстый беззастенчивый обжора: положенную мне крохотную пайку эрзац-хлеба он аккуратно съедал сам.
И начался наш путь в Германию.
Еще в Гжатске я узнал, что днём позже в колонне девчат немцы угнали и Зою.
А через три недели, ночью,— Клушино к тому времени было свободно, ничто не грозило моим, — выкрав у Иоганна оружие, из белорусской деревни, где задержались мы на постое, я бежал в лес. После нескольких суток голодного и холодного блуждания по незнакомым местам наткнулся на нашу танковую часть».
Валентин, Юрий, Зоя и Борис Гагарины
...Как же разрывалось сердце матушки Анны Михайловны!.. прошло пять дней — снова стук в дверь. Резкий, грубый — прикладом молотили. На пороге эсэсовец с оранжевым, черноухим и черноспинным эрдель-терьером. Внимательно всех оглядев, в Зоину сторону пальцем ткнул:
— Дэвошка, на площат! Не плач, красотка, все будет карашо.
Чёрно-оранжевый эрдель-терьер сидел у ног рыжеусого эсэсовца, индифферентно отвернувшись. И ухом не повёл, когда Анна кинулась к фашисту:
— Посмотрите, она же маленькая. Толк какой с неё? Оставьте!
Эсэсовец даже не глянул на смуглую от голодухи русачку с тусклыми глазами и огрубевшим лицом, через голову матери сказал худущей, почти прозрачной Зое:
— Всё карашо, красотка! Буду не ждать! Ну!..
Шла Анна за колонной сельских девушек до околицы. А там на вопящих маток и бабок фашисты собак стали напускать, автоматы направили.
Анна и не помнила, как до землянки добрела. Сына забрали — было тяжело. А Зоюшку увели — и вовсе не стерпеть! Пятнадцатилетняя девочка, да в неволе, на тяжелейшей работе, в полной власти фашистов, у которых вместо человеческих понятий один только «орднунг», новое мышление в головах!...
Военные праздники
9 марта 1943-го Югу 9 лет. Советские войска освободили от фашистских войск Гжатский район. Жители радостно и взволнованно приветствовали освободителей.
Возобновились занятия в школе. «После двухлетнего перерыва, — писал позднее в газете «Правда» Юрий Алексеевич, — я снова отправился в школу».
Полуголодные, полураздетые, напуганные непрерывными стрельбами, дети войны, многие оставшиеся без отцов, испытывали необъяснимую тягу к знаниям. Мальчишки и девчонки тех лет, учившиеся читать по фронтовым газетам, сообщениям Совинформбюро, военным плакатам и листовкам, писавшие на обёрточной бумаге и обоях, старых газетах, очень хотели стать настоящими советскими людьми.
Всё казалось им важным и необходимым. Арифметика, грамматика, история, география. Маленькие граждане открывали для себя новый, не фронтовой мир. С удивлением они узнавали, что на земле есть страны, в которых всегда лето, где растут вечнозелёные пальмы, настоящие ананасы, бананы и апельсины, и там не было такой страшной войны.
Уже не были слышны грохоты артиллерийских канонад, ужасающие завывания фашистских самолетов, за околицей не раздавались автоматные очереди, но дети знали: идёт священная война.
Бомбы над Детским парком
Одна из самых живописных в приволжском городе Саратове Астраханская улица начинается от Сенного рынка, пролегает вблизи главного железнодорожного вокзала, задевает территорию местного университета и заканчивается у грузовой станции «Саратов-2», которую жители города попросту называют Товаркой. Неподалеку от Товарки, между пересекающими Астраханскую Новоузенской и Шелковичной улицами поставил в двадцатые нэповские годы успешный бондарь Иван Егоров собственный дом. Вместе с женой Марией Устиновной они народили и вырастили трёх русокосых красавиц-дочерей, старшая из которых, Александра, высокая, статная, прелестна была сиявшими добротой под полумесяцами бровей светлосерыми очами. Она и была матушкой Владислава Ивановского, народившегося за несколько месяцев до начала фашистского нашествия.
Летом 1942 года немцы пытались взять Сталинград. Доставалось и Саратову, где делали самолеты и танковые двигатели, металлорежущие станки и подшипники, вырабатывали бензин и керосин из нефти. В Саратове лечили раненых и учили летать военных лётчиков. Аэроклуб на Рабочей улице готовил из неопытных мальчишек дерзких асов. Много героических русских пилотов с пригородного аэродрома в Дубках взлетели над Волгой и взяли курс на линию фронта с фашизмом.
Бомбы падали и на Детский парк, бывшее подворье Храма Князя Владимира, один из уютнейших скверов города, расположенный на перекрёстке Астраханской и Рабочей улиц, поблизости от завода «Серп и молот». Был случай, когда бомбёжка застала в парке 16-летнюю Любовь Ивановну, тётушку Владислава. Она несла на руках худого тонконогого синеглазого мальчонку, которому было чуть больше года. Осколочная бомба разорвалась между ясенями, акациями и вязами на территории живого уголка с вольерами, населёнными ежами и змеями, черепахами и кроликами. Осколок просвистел в нескольких сантиметрах от правого уха малыша. Истощённая контролёр ОТК с Электрозавода, щуплая, как мальчишка, упала наземь, прикрыв юной грудью и впалым животом худосочное с перепелиной шейкой существо. Вскинув полуколечки тонких бровей, тараща в ужасе припоминания лучистые полумонетки-глаза, тётушка не раз говаривала Владиславу в последующие годы, что в тот вечер в Детском парке он родился, ленты-бантики, как бы во второй раз. Впоследствии Ивановский сопоставлял: его тетушка-спасительница была ровесницей сестры Юга Зои Алексеевны, в девичестве Гагариной.
Бомбили Саратов самолёты конструкции немецкого инженера Мессершмидта. Хорошо, что ракеты в немецкой авиации в тот год ещё не использовались. Вот если бы обстреливали Детский парк в Саратове ракетами Фау-2, как Трафальгар-сквер в Лондоне, Владислав Ивановский вместе с тёткой-девушкой уж точно погибли бы.
В ту пору семья Ивановских обитала в жактовской комнатухе на улице Гоголя в районе Главпочтампта в Саратове. Эту квартирку с отдельным входом поволжский хохол Василий Ивановский, выпускник Речного техникума в Балакове, инженер подшипникового завода по должности, своими руками пристроил к казённому дому и привёл туда за год до начала войны с фашизмом жену-телеграфистку Александру. Под пригляд свекрови Меланьи Тихоновны, которая, перебравшись в тридцатые годы из деревни Бедновки в Ширококарамышском районе в областной центр Саратов, так и не научилась русской «мове», всю жизнь — до 92 лет — «калякала» по-украински. Причём, не из-за неспособности к языкам, а из упрямства.
К осени 1943 года Василий Ивановский уже повоевал рядовым в стрелковом батальоне с немцами. Под городом Белёвом в Тульской области он был контужен, попал в число пленных, но при транспортировке сумел сбежать и несколько недель пробирался в Саратов. Там им занималась контрразведка, однако уличить на треть слепого «очкарика» в засланности или предательстве дознаватели из НКВД не смогли. Больного и одичавшего беглеца медкомиссия признала негодным к продолжению боевой солдатской службы, а Подшипниковый завод выхлопотал бронь своему инженеру, потому как профессиональный его опыт был очень нужен для производства танковых и самолётных подшипников.
Упрямый, как мать, хохол из деревни Бедновка не хотел жить даже в отдельной комнате в доме тестя на Астраханской улице. По утрам трамваем от Сенной площади он привозил мальца Владика в дом к деду с бабкой. Потом садился в рабочий поезд и ехал на дальнюю окраину Саратова, на Подшипниковый завод.
Бабушка Мария Устиновна учила Владика русскому говору. В сорок третьем она уже предсмертно болела, сражённая известием о гибели на Балтике матроса торпедного катера Ивана Егорова. Мама Владика в Широко-Карамышском районе, в деревне Бедновке у свекрови Мелании Тихоновны выхаживала народными средствами Бориску, годовалого братишку Владика, тяжело болевшего от недостатка грудного питания. Дед Иван Фёдорович Егоров или его дочь Любаша по вечерам отводили через Детский парк Владика к отцу в его пристроенный чулан на Гоголевской улице.
В начале осени 1944 года от болезненного истощения умерла взлелеявшая Владика «бабулюшка» Мария Устиновна.
