Глава 1.6 Присяга Германа
Космист Москвин
В 1904 году двадцатидвухлетний москвич, сын купца-оптовика Николай Москвин окончил математический факультет Варшавского университета, затем работал преподавателем физики в одной из московских гимназий и копил материал для научной популяризации электрических машин. В те годы и пятидесятилетний Константин Циолковский преподавал физику и математику в Калуге, в женском епархиальном училище, тоже своего рода гимназии. А в московских книжных лавках продавалась обернутая в тонкую, но «глазастую», броского вида обложку повесть-сон калужского учителя «На Луне».
Московский педагог-физик европейской ориентации увлекался научно-техническими журналами, литературой, бывал на выставках, вечерах и концертах в Политехническом музее, хаживал в кафе поэтов на Тверской, где ему случалось поспорить с Бурлюком, Маяковским или даже с миролюбивым Хлебниковым. Москвин и сам печатал статьи в журнале «Электричество», а в 1916 году опубликовал брошюрку для московских пассажиров «Электрический трамвай в общедоступном изложении». Журнал «Электричество и жизнь», № 3, 1917 год, так оценил это издание: «Для широких кругов читателей, не знакомых с вопросом об электрической тяге, книжка г. Москвина является отличным пособием для ознакомления с этой важной отраслью использования электрической энергии».
В революции Николай Иванович не участвовал из принципиальных соображений. Однако в годы гражданской войны пришлось заниматься полевой электросвязью — телеграфом системы Бодэ и шведским телефоном системы Эриксона. В дальнейшем Москвина привлекали к установке электрооборудования на Шатурской электростанции и в пусках электротрактора на опытном поле в Останкино — там довелось ему увидеть вождя мирового пролетариата Ульянова-Ленина. В двадцатые годы Москвин разрабатывал электрический реактивный двигатель и был активистом Ассоциации энтузиастов-изобретателей — АЭЗ. В доме Эдисона — Тверской бульвар, 8 — была штаб-квартира АЭЗа, Там московскому электроэнтузиасту Москвину в 1924 году посчастливилось познакомиться с кумиром русских самодеятельных розмыслов Константином Эдуардовичем Циолковским. Технический гений из Калуги даже расписался по просьбе Москвина на почтовой открытке, которая пропала при обыске в квартире электрофизика в 1937-м.
В конце тридцатых были гонения на электроэнтузиастов; Москвина на три года сослали в Боровск в Калужскую область — занимался там развитием уличного освещения колхозов и записывал воспоминания старожилов об учителях из начального училища Федорове и Циолковском.
В 1941-м, в конце октября, дочь Веру, передовую сборщицу прецизионных, то есть особо точных подшипников для реактивных минометов. эвакуировали в числе ведущих специалистов Первого подшипникового завода в Саратов. Своей семьи у Веры Николаевны Москвиной не было. Она забрала с собой из прифронтовой столицы опального отца-пенсионера.
Староста из Гжатска
В 1945 году открылся в Саратове Индустриальный техникум. Николая Ивановича пригласили заведовать кабинетом физики и вести занятия. Москвин был членом городского общества «Знание, много выступал с лекциями, внимательно следил за достижениями науки и техники.
Некоторые коллеги-преподаватели в техникуме называли Москвина человеком со странностями. «И зачем это было Николай Ивановичу на пороге семидесятилетнего возраста, — рассуждали они, — писать заявление о приеме в аспирантуру физического факультета Саратовского университета! Или требовать у Александра Максимовича Коваля, директора техникума и кандидата технических наук, чтобы для физического кабинета непременно предоставили пробирки с ураном!»
Между тем, на оборудовании из физического кабинета Москвина некоторые саратовские ученые-электрики проводили серьезные опыты по неразрушающему контролю отливок. В числе таких энтузиастов был инженер-аспирант отдела технического обучения с Литейного завода «Серп и молот» Василий Осипович Ивановский, отец Владика. Он учился в московской аспирантуре заочно и разрабатывал проект индукционного дефектоскопа высокой производительности для контроля массовых деталей, например, шариков и роликов. Николай Иванович консультировал Василия Осиповича и сам мечтал использовать уран для обнаружения дефектов в ответственных изделиях.
А студенты преданно и дружелюбно относились к старому физику и мыслителю-пророку. Физкружок и физкабинет пользовались популярностью в техникуме.
...Учащийся Саратовского индустриального техникума Гагарин уже на первом курсе переживал как бы разделение личности: из-под увлеченности лирикой — театром, поэзией, романтическими романами — дыбилась, напрягая душу, тяга к естественным наукам, и в первую очередь к загадке возникновения Земли и, более того, всего пространства Вселенной. Гагарин, попав учиться к Москвину, без раздумий записался в его физико-технический кружок. На первом занятии по «наводке» Москвина Юга дружно выбрали председателем и старостой в одном лице.
Обстановка в кружке была согласная и увлеченная. Занятия происходили в кабинете-лаборатории техникума, на двери которой чернела стеклянная пластина с надписью зеркальными буквами: «Посторонним вход строго воспрещается». Свою лабораторию физик-пророк называл продолжением космического пространства. Николай Иванович рассказывал «индустрикам» о замечательных открытиях в пространствах и веществах, о том, что космос — это структура физических явлений, а физика — наука о космических процессах.
Всех кружковцев потряс рассказ Москвина о революционере-народнике Николае Кибальчиче, который перед казнью через повешенье составлял в каземате Петропавловской крепости проект реактивной летательной тяги. Также сильно сокрушил учащихся рассказ о саратовском гении Павле Николаевиче Яблочкове. Этот кавалер прекрасной дамы Электры придумал проект непрерывной электрической дуги и залил изобретенным им «русским светом» каолиновых электросвечей площади Парижа, а также дворцы в Лондоне, но умер в потемках бедной нищеты и глухой безвестности в саратовской гостинице купца Очкина. Здание бывшей гостиницы находится на улице Радищева в Саратове, недалеко от Индустриального техникума.
На занятиях физико-технического кружка Гагарин подготовил несколько докладов. Первый был посвящен великому физику Александру Григорьевичу Столетову; изобретатель русского телефона Павел Голубицкий и геометр, мастер дирижаблей из гофрированной жести Константин Циолковский трепетно называли его своим учителем. Потом был доклад о «русском свете» саратовца П. Н. Яблочкова и открытом москвичом П. Н. Лебедевым эффекта светового давления. Лебедев тоже был воспитанником профессора Московского университета Столетова.
17 сентября 1952 года в Советском Союзе с большим размахом отмечали 95-летие со дня рождения основоположника теоретической космонавтики из Калуги. К этой дате был приурочен доклад второкурсника Гагарина о К. Э. Циолковском. На вечере в техникуме присутствовали и студенты физического факультета пединститута, том числе Нина Жукова, худенькая блондинка с синими, в горошек, бантамив косичках. Спустя пять лет она преподавала физику и астрономию в школе № 83 на заводской окраине Саратова. В 1957 году, в начале октября юная и строгая Нина Александровна рассказала десятиклассникам, среди которых был и Владислав Ивановский, что такое первая космическая скорость около восьми километров в секунду и искусственный спутник Земли, посылающий разумные сигналы на всю Вселенную.
...По воспоминаниям выпускников техникума и пединститута доклад о Циолковском у второкурсника Юга получился содержательным, интересным, живым. А в музее Гагарина в Саратове, при Индустриальном техникуме, можно увидеть физический прибор «Реактивная тележка», с помощью которой староста физкружка демонстрировал принцип реактивного движения. Там же представлена увеличенная фотография, где изображен рабочий момент занятий в кружке. На переднем плане четверо ладных, видных, веселых индустриков экспериментируют с приборами «Коромысельные весы» и «Увеличительная линза на оптической скамье». Крайний слева за лабораторным столом — тщательно выбритый и аккуратно причесанный отличник учебы Гагарин. А на заднем плане — согбенный астматик, проницательный наставник Москвин.
Глядя на этот снимок, Ивановский вспоминает слова Первого космонавта: «Циолковский перевернул мне всю душу... У меня появилась новая болезнь... неудержимая тяга в космос».
Вот он на фото — лысоватый пророк Москвин. Тот, который свел их — Основоположника космизма и Первого космонавта.
В музее в Саратовском индустриальном техникуме можно увидеть лист из тетради, на котором Николай Иванович собственноручно написал следующее:
Докладная записка
Учащийся группы Л-12 Ю. Гагарин в течение 1951/52 — 1952/53 учебных годов состоял председателем физического кружка, за два года сделал три доклада, с большим знанием организовывал занятия кружка. По собственной инициативе сделал электропроводку к проекционному фонарю, обучал членов кружка правилам пользования проекционным фонарем и эпидиаскопом.
Прошу вынести от лица дирекции благодарность Ю. Гагарину с занесением в личное дело.
Н. Москвин. 15.06.53 г.
Эпидиаскоп на Луне
Владислава Ивановского, калужского радиожурналиста и бывшего инженера планетария, просто до слез умилило в этом документе упоминание об эпидиаскопе.
Такой приборище не менее громоздок, чем его название, — большой, как сундук, проектор, способный отбрасывать на экран изображение заложенного в него рисунка, или картинки из книги. При работе эпидиаскоп раскаляется, как чугуноплавильная вагранка, и раскидывает в разные стороны лучи света, источая запах пересохшей краски. Легко представить рядом с ним малорослого но плечистого, головастого и юркого паренька в черной техникумовской тужурке с хромированными пуговицами, которому пророк-физик доверил надзор за аппаратом, уверенный, что «индустрик» костьми ляжет, но не допустит неуважительного отношения со стороны однокашников к доверенному ему научному оборудованию.
После вечера памяти К. Э. Циолковского, уже в общежитии на Мичуринской улице, в кругу друзей из своей девятой комнаты Юг был в ударе. Он с «картинками» рассказывал, как Константин Эдуардыч с другом-физиком полетели на Луну, прихватив с собою для разведки лошадь, которая не знала, что ее вес на Луне вшестеро меньше, чем на Земле. Эта лошадь слишком резво прыгала и разбилась о каменную глыбу. Ее мясо и кровь на лунном морозе сначала замерзли, а потом высохли. На останки лошади сбежались космические мухи, которые не умели и не могли летать, а только скакали, словно блохи.
Индустрики по-мужицки гулко гоготали, а кто-то из «старичков», бывших фронтовиков, предположил:
— Может, это наш Николай Иванович летал с Циолковским?
— Может быть, — согласился Гагарин. И тоже рассмеялся.
...В январе 1965 года Ю. А. Гагарин откликнулся на приглашение коллектива Саратовского индустриального техникума и приехал, чтобы участвовать в торжествах по случаю двадцатилетия учебного заведения. Не обнаружив среди преподавателей Николая Ивановича Москвина, Гагарин стал расспрашивать о нем. Оказалось, что болезни совсем свалили с ног старого физика. Юрий Алексеевич оставил ему свой портрет и написал:
Дорогой Николай Иванович!
Сердечное спасибо Вам за науку и знания. Все мы гордимся тем, что прочные, хорошие знания получили от Вас.
Желаем Вам крепкого здоровья и всего самого наилучшего
Юрий Гагарин.
Юг на «Серпе и молоте»
На первой фотографии саратовского периода, когда в июле 1951 года снялись на память вместе с воспитателем трое выпускников Люберецкого ремесленного училища, на форменном кителе Юры Гагарина отчетливо виден трапецевидный флажок со звездочкой в круге и вписанными в нее буквами «ВЛКСМ».
В характеристике на учащегося второго курса техникума Гагарина можно прочесть, что он «учится хорошо, принимает участие в общественной работе техникума, является членом бюро отделенной комсомольской организации...»
Конечно, по-военному жестким был «формат», в котором Ленинский комсомол отображал сталинскую ВКП(б) с ее политическим давлением на творческие личности. Все это происходило из весьма жизненной необходимости, опираясь на собственные оборотные средства, превратить Советский Союз с преимущественно аграрной экономикой в индустриализованную сверхдержаву. Поэтому вовсю гремели идеологические барабаны, маршировали в парадных колоннах молодые борцы за дело Ленина-Сталина, требуя друг от друга верности коммунистическим принципам.
С точки зрения сытенького буржуя из США, Швеции или Швейцарии, идеологический «комбикорм», скармливаемый советской молодежи, был наивен и нелеп. Но если посмотреть на то же самое глазами мальчишки, жившего в сырой и темной землянке в селе Клушине на дотла разоренной фашистами Смоленщине?
Вот и получится что-то вроде: «Ах, да если б Волга не в Каспий впадала, а в атлантически тихий океан!» Так что честный человек, относящийся к русской истории объективно, признает и согласится, что и партийная дисциплина в ВКП(б), и беззаветный энтузиазм в ВЛКСМ не были немотивированными. Все это имело определенный развязанной Западом «холодной войной» исторический смысл и национальное значение. Ибо партия и комсомол были главными социальными моторами, которые позволили нашему народу одолеть фашизм и быстро восстановить разоренные войной производства, образование и народную жизнь.
Вот почему, в отличие от лукавых либералов, маскирующих духовную продажность защитой демократических ценностей, юный Ивановский, так же как и бывший чуть постарше индустрик Юг считали, что провозглашавшиеся государственной пропагандой советской эпохи классовые ценности в конкретном историческом времени были вполне гуманными и конструктивными. Их отцы победили фашизм, возродили страну, заложили фундамент для массовой культуры и образования и распахнули для всего человечества ворота в космос.
...В конце зимы 1953 года скромнее, чем обыкновенно, в нашей стране отметили День Красной Армии. Как раз перед тем Владику Ивановскому исполнилось 12 лет. В ту пору он вовсю писал стихи и уже получил разгромный отзыв из «Пионерской правды», но не смутился и усердно подбирал рифмы вроде: окалина — Сталина — проталина. Ему казалось, что вместе с вождем болеет вся страна. А это тяжело — такое и дети чувствуют. Тем более что по нескольку раз в день из картонно-черной тарелки радио слышались сводки о состоянии здоровья главы государства. Эти же сводки печатались на самом видном месте во всех газетах — от центральных до заводских многотиражек. Любимые помощники вождя — Берия, Молотов, Ворошилов, Хрущов — утешали и обнадеживали трудящихся.
Треща кирзовыми сапожками по утреннему подмороженному насту, Владик с соседом Суриком, то есть Шуриком Суриковым, по пути в школу гадали, не нападут ли на СССР «засранцы-американцы», если вдруг остановится сердце самого главного во всем мире коммуниста.
Владику на всю жизнь запомнилось уже оттаявшее мокрое крыльцо со снегом под нижними ступеньками, на которое он вышел из дома, козырек со срывающейся холодной капелью, когда загудело, завыло, застонало все саратовское небо, укрытое грязными одеялами туч. Залегло в памяти, как ощутимо сжалась вся душа от странной волны, которая не от живота поднялась, не из разума спустилась, а накатила снаружи вместе с гудками заводов, паровозов, грузовиков и принесла с собой не страх, а чувство беды, какого-то внешнего горя — всенародного, государственного, исторического... И сами собой поползли по щекам слезы. Нет, он не рыдал, не бился в фанатической истерике. Но он плакал — это было.
И потом, когда стал изучать жизнь и судьбу Первого космонавта планеты, у Ивановского не возникало сомнений, что в той же самой точке времени и пространства слышал те же самые гудки завода «Серп и молот» на Астраханской улице проходивший там литейную практику учащийся индустриального техникума Юрий Гагарин, которому как раз 9 марта 1953 года исполнилось 19 лет.
Занятия были отменены, и вместе с соседями по общежитейской комнате Юрий вышел на улицу Мичурина, запруженную толпами горожан. Будучи добродушным крепышом со «сталинским» зачесом жестких русых волос, комсомольцем, спортивным организатором и принципиальным членом бюро ВЛКСМ, он не мог не думать о смерти вождя. Наверное, и по его выскобленным опасной бритвой щекам ползли слезы... Вся страна в ту минуту оплакивала грозного хозяина и трепетала в предчувствии неясных, но неотвратимых перемен.
Сталин умер, но сталинизм, впитавшийся в державный механизм как стойкая смазка, проявлялся на всех государственных и партийных уровнях «сталинскими зачесами» секретарей, директоров, председателей. Этот «монизм» сталинизма скреплял структуры и пугал его врагов, внешних и внутренних вплоть до кончины в 1982 году генсека-фронтовика Л. И. Брежнева. А в декабре 1991 года враги Сталина смогли создать дымовую завесу парадоксальной «убежденности», с какой граждане СССР встретили смертный приговор родному государству, подписанный в Беловежской Пуще «веселыми и находчивыми» вероломщиками.
Присяга Германа Титова
— Красота, — тихо говорил 18-летнему земляку Саше Родионову его сверстник Герман Титов, тоже выпускник сельской средней школы в селе Полковниково на Алтае. — Агач, здоровски! — отвечал ему с энтузиазмом бывший одноклассник, тоже мечтавший в июле 1953 года о полетах на самолетах.
И слышались обоим алтайским паренькам сквозь стук колес и лязганье буферов веселые трели жаворонков.
За окнами вагона плыли бескрайние степи Северного Казахстана. Поднялась над землей степная пшеница, устремившись в буйном росте своем к солнцу. Ветер, постоянный житель этих мест, пригибал к земле волнистые светло-голубые пряди распушившегося ковыля, которые далеко на горизонте сливались с бледно-голубым небом. Ширь необъятная. Степь да небо, небо и степь, даже глазу зацепиться не за что. После алтайских увалов и логов, колков и боров очень уж было непривычно.
Устроившись, кто где мог, посланцы Барнаульского военкомата вели неторопливый разговор о войне в Корее, о своей будущей летной судьбе, о новинках авиационной техники.
Дети Великой Отечественной, они похожи были, наверное, на молодых птенцов. Вывалившись из гнезда, слетки отчаянно машут крылышками и пронзительно пищат — не то от страха, не то от радости полета. Когда удается ухватиться за ближайшую ветку, окрыленные птенцы долго сидят неподвижно, переводя дух и пытаясь осознать случившееся. Так и Герман с земляками летом 1953 года покинувши отчий край, ехали в школу первоначального обучения летчиков.
...Что это за школа — толком никто из них не знал. И, конечно, им не хотелось ехать в такую «первоначальную школу». Хотелось сразу ехать в училище военных летчиков. Зачем терять время?
Малорослый и лысоватый капитан военкомата с близко сведенными к тонкой переносице глазами стального оттенка и глубоким проломом на лбу, формировал команду из желающих стать летчиками. Он с интересом уставился на Германа, потом сказал сыну директора сельской средней школы, что настоящие летчики должны начинать учебу со ШПОЛа — школы первоначального обучения летчиков.
— Ежели хотишь быть истребителем врагов Родины, — сказал Герману капитан с травмой черепа, — бери аккуратный листок бумаги и пиши отчетливо, что хотишь обучаться в «первоначалке».
— А у меня аттестат зрелости и среднее образование, — напрягся вчерашний десятиклассник. Я хочу в военное училище для летчиков. Так и напишу: в летное!
— Вот чудила! — капитан сверкнул глазами и заметно побледнел. — Ему добра желают, а он про свое «хочу»! Пиши: в «первоначалку»!
Но и Герман был упрям.
— Только в училище!
— Ну, ладно, посмотрим... — как-то странно улыбнулся капитан и оставил директорского сынка в покое.
К вечеру, когда потихоньку улеглась военкоматовская суета, желающих в летчики пригласили в зал со сценой, знаменами и огромным портретом Сталина. Когда капитан с тонкой переносицей зачитал списки назначения, Герман не услышал свою фамилию среди тех, кого направляли в школу первоначального обучения. Он уже было вздохнул облегченно, но тыловик с проломленным лбом произнес после значительной паузы:
— Титов Герман Степанович. — И потом строго добавил: — Список утвержден военкомом, изменению не подлежит.
— Ну, тыловик упорный! На своем настоял, значится! — почти что прошипел Герман. На его шепот сосед Сашка Родионов с неизменным своим оптимизмом затараторил:
— Наверное, это какое-нибудь старое училище преобразовали. Ничего что «первоначалка», зато учебная база должна быть хорошая. Это же глубокий тыл. Наверняка наша школа — как дворец.
...В середине июля 1942 года над Сталинградом нависла серьезная опасность. Летному училищу нельзя было оставаться в городе и решено было перебазировать его в тыл страны. Командиры и преподаватели, летчики-инструкторы покидали то, что создавали своими руками. Каждому из них хотелось остаться в строю защитников Сталинграда, но приказ есть приказ...
Местом нового базирования стал Казахстан. Здесь училище работало до лета 1946 года, после чего перебазировалось в Сибирь, где ему было присвоено имя Сталинградского Краснознаменного пролетариата.
Вот, оказывается, чьи разрушенные временем землянки учлеты «первоначалки» увидели на аэродроме, когда в июле 1953 года прибыли на разоренный аэродром с парой полусгнивших самолетиков «Пе-2».
Одели вновь прибывших в солдатское обмундирование, отчего они сразу стали похожи друг на друга, построили, и командир подразделения объявил:
— Товарищи курсанты! Вам придется жить на новом месте. Будем копать землянки, разместимся в них, а там видно будет.
Он говорил о трудностях походно-боевой жизни, к которым должен быть привычен военный летчик, о том, что в борьбе с трудностями закаляются характеры. До сознания ошарашенного Германа дошла более прозаическая мысль: о полетах и учебе пока не может быть и речи...
В муштре и тяжких трудах подкралась степная осень. В землянке стало сыро и холодно, но курсанты вроде Родионова верили, что скоро переселятся в более подходящее помещение.
27 ноября 1953 года учлеты ШПОЛа приняли военную присягу. Герман с выступившими на глазах горячими слезами внушал себе, что теперь он воин Советской Армии, присягнувший на верность Родине. Если понадобится, должен отдать молодую взлетающую жизнь для достижения полной победы над врагами народов огромной победоносной державы — СССР.
Сказалось правильное и здоровое социальное воспитание Германа Титова — уже на первом курсе его избрали в комсомольское бюро. Это значило, что надо заботиться теперь не только о себе, но и о своих товарищах, больше уделять внимания общественной работе.
А учеба чем дальше, тем становилась интереснее, хотя и труднее. Начались выходы на материальную часть. Самолет Як-18, который предстояло изучить, показался очень сложным. Но когда занят работой, быстро бегут дни, а вместе с ними остаются позади и трудности.
Прошли те времена, когда курсанты жили в землянках, оборудованных своими руками. Они, как верил Родионов, переселились в настоящую казарму. На построения выходили подтянутыми, опрятными. Командиры постоянно следили за их внешним видом.
Курилка Гонышев
Невысокого роста, крепко сбитый, широкий в плечах, с открытым лицом желтоватого цвета — таким был инструктор Сергей Федорович Гонышев, давший путевку в жизнь многим десяткам молодых летчиков. Бывший фронтовик очень много курил. Буквально через каждые пять минут военлет доставал папиросу и ходил, сопровождаемый синим дымным шлейфом.
«Зачем он себя душит табачищем?» — не вслух спрашивал Герман. Попробовал сам закурить. Горько, противно — не понравилось.
Прежде чем подняться в воздух, курсанты ШПОЛа основательно изучили самолет Як-18, немало потрудились на аэродроме.
— Сначала надо научиться ухаживать за машиной, а уж потом летать, — не раз говорил Гонышев. — Самолет что девушка: любит ласку и внимание, — добавлял он шутливо.
Первый полет с инструктором Герману запомнился тем, что при посадке они едва не разбились. И наверняка разбились бы, растеряйся инструктор хоть на миг.
Взлетели с городского аэродрома. Полет подходил к концу. Герман пристально следил за тем, как инструктор строил маневр для захода на посадку, как повел машину на снижение. С каждым мгновением земля становилась все ближе и ближе. Герману показалось, что скоро шасси самолета коснется посадочной полосы. Вдруг — что это? Впереди, прямо перед нами, какая-то баррикада. Самолет мчался на нее. Гонышев резко взял ручку на себя, «спарка» взмыла вверх, пролетела над неожиданно появившимся препятствием и опустилась на полосу.
Этот эпизод, едва не оказавшийся для пилотов роковым, длился считанные секунды. Гонышев вылез из кабины, сунул в рот неизменную папиросу, глубоко затянулся раз-другой и сказал как-то совсем спокойно:
— И так бывает...
Потом пошел выяснять причину появления баррикады из ящиков на взлетно-посадочной полосе, искать виновных, наводить порядок.
Индивидуально учлеты стали летать весной 1954 года. Тогда и в Казахстане начиналась целинная эпопея. По бескрайним степям, от горизонта до горизонта, пролегли темные борозды — первые вспаханные земли. И сверху это наступление на целину для учлетов было особенно впечатляюще.
Утром Герман взлетал и видел где-то в степи всего лишь тоненькую полоску распаханной земли. По краю полоски черным жуком полз трактор и упрямо тянул плуг куда-то к горизонту. Вечером эта полоска превращалась в широкий темный массив.
Потом вспаханная земля покрывалась нежной и робкой зеленью всходов, к осени незаметно, но неудержимо желтела, а когда кончали свою программу на Як-18, учлеты уже видели гигантские бурты сыпучего зерна, свезенного к элеватору.
Герман старался летать без сучка и задоринки. Он работал изо всех сил, но замечал, что инструктор Гонышев совсем редко бывал им доволен. Герман старался как можно правильнее, точнее рассчитывать развороты, четко выполнять одну за другой фигуры, и ему казалось — летал нормально, во всяком случае, не хуже других. Но инструктор, ничего не говоря, все-таки был хмур.
Только позже Герман понял причину. У него не получался автоматизм, как у тех, которые, освоив машину, могут выполнять абсолютно одинаково сотни взлетов и посадок, сотни раз абсолютно идентично уйти на боевой разворот, на «петлю», на «бочку». Каждый полет Герман рассчитывал по-новому, по-иному выполнял элементы пилотажа, и, видимо, такое непостоянство очень не нравилось Гонышеву.
Однажды, усталый и расстроенный, перед вечерней поверкой Герман пошел погулять, так как слушать разговоры товарищей в палатке о предстоящих назавтра полетах у него уже не было сил.
Темное небо в россыпях звезд, было тихо и прохладно в тот вечер. Как случалось в детстве, Герману стало грустно. Ему стало жалко себя оттого, что он один со своими неудачами находится в этих бескрайних казахских краях, среди людей хотя веселых и искренних, но не родных, не близких.
...Незаметно подошли экзамены. Герман сдал их легко. По всем дисциплинам получил отличные оценки. И на земле, и в воздухе... С гордостью земляки-алтайцы называли себя летчиками, хотя овладели только первой ступенькой большого летного мастерства.
В зимний декабрьский день 1954 года прощались они со ШПОЛом. Герман закончил ее успешно и, не раздумывая, попросил послать в училище имени Сталинградского пролетариата.
Гонышев поддержал его в этом. Они с Германом долго беседовали накануне отъезда. Скупой на похвалы инструктор, меняя одну папироску на другую, сказал Герману, что из него, «наверно всешки нарисуется» пилот-истребитель высшего мастерства.
— Может, то есть, выйти, — окутываясь облаком табачного дыма, тут же оговорился Гонышев.- Поймите, товарищ Титов, это только возможность. Предположение, как бы сказать. Чтобы стать настоящим летчиком-истребителем, надо много, очень много работать. На реактивных «мигах» летать — это же не капусту в ступе чекрыжить. Технический разум — до него же дорасти еще надоть!
