Глава 2.4 Разлука любви
Казанский вокзал ожидания
В тусклый день предзимья водил Юг молодую супругу по столице. И большой город впервые открывался Валенте во всем своем величии и неповторимом своеобразии. Они поехали на Красную площадь, прошлись по улице Горького, погуляли на Пушкинской площади, дошли по Тверскому бульвару до Арбата, покатались на метро.
Юг рассказывал любимой женщине о столице. Он хотел казаться эдаким городским завсегдатаем, коренным москвичом.
И ему это удавалось. Во-первых, жена не сердилась, а верила. Во-вторых, любой, даже самый фантастический рассказ о Москве для Валентины Ивановны был интересен: ведь она первый раз в жизни была в столице.
Первое знакомство с Москвой было перед разлукой.
Валенте возвращаться в Оренбург, Югу — на Север, к новому месту службы.
Ехал Юрий Гагарин в свой отдаленный гарнизон в Печенге надолго, на столько, сколько этого потребуют интересы службы.
И хотя он верил в свою судьбу, судьбу кадрового офицера, но он не предполагал, что у него все будет по-особому.
Гагарину все удивляло, и она не могла скрыть от мужа своего восхищения. Временами Валента шарахалась от потока автомобилей, и Юг, который чувствовал себя бывалым москвичом, крепко придерживал ее за локоть. Они пообедали в полупустом кафе рядом с Литературным институтом на Тверском бульваре, с видом на памятник Пушкину. Пельмени с бульоном, пельмени без бульона и пахнувший цикорием кофе с молоком в граненых стаканах. Но насытились, согрелись, повеселели и снова пошли гулять по городу.
И улицы, и магазины, и бульвары столицы — все было необычным для Валенты. Она очень устала и была грустная, как пионерка в лагере после отъезда родителей.
Юг пронзительно чувствовал печаль любимой и сам едва не рыдал от вида взъерошенной нахохленности Валенты. Но старался, как мог, отвлечь ее от печальных дум. Временами это удавалось, но потом грусть опять брала свое.
Валин поезд уходил вечером, и весь день они были вдвоем. Два человека в огромном городе, в котором, видимо, никому не было дела до их разлук и печалей.
Над ними было молочно-мглистое, отдающее голубизной небо. И воздух, пронизанный неярким осенним светом, казался огромным прозрачным кристаллом, в который вплавлен город.
Мягко светило холодное солнце, озаряя просторные чистые улицы, старые липы с круглыми, полуголыми кронами, одетыми в золото, и еще зеленеющие тополя.
Очень редко едва заметный ветер с шелестом перевертывал в аллеях скверов сухие, хрустящие листья. Осень невольно действовала на обоих бодряще и как-то освежающе, но она же предвещала обоим наступление зимы — близкий холод.
Потом там, на Казанском вокзале, Валя куталась в свое легкое пальтишко. Они говорили какие-то пустые, бумажно-коробчатые слова — все уже давно было высказано прямо и ясно. Оба не сомневались друг в друге, оба верили, что скоро будут вместе, оба знали, что в общем-то все будет хорошо.
И все-таки, когда Юг за несколько минут до отхода ее поезда на Оренбург в неловком молчании сидел в купе, сжимая маленькую холодную руку супруги, Валента не выдержала и всплакнула.
...Вторые сутки шел поезд, все глубже врезаясь в полярную ночь.За окнами бежали тощие островерхие ели, припорошенные инеем, и сосны, свесившие пушистые ветви к первым сугробам.
И только призрачные столбы с провисшими телеграфными проводами были неизменны, как полярная ночь... Гагарин стоял у открытого купе и смотрел в окно. Давно уже он выпил вечерний чай, но спать не хотелось. Валентин Злобин и Юрий Дергунов играли в подкидного — шахматы им надоели, а Юг думал долгую думу. Теперь, когда он отоспался за дорогу и делать было абсолютно нечего, мысли о недавних днях всплывали в сознании и превращались в отчетливые картины. Кажется, только-только решали они с Валентой, как им лучше ехать в Гжатск, какие кому везти подарки, как еще раз отпраздновать свадьбу... И вот уже позади и Гжатск, и свадьба, и Москва...
Ленинградское небо
После окончания училища летчиков Герман Титов и еще несколько его однокурсников оказались под Ленинградом, в авиационном полку, охранявшем Балтийское небо.
Командиром эскадрильи был фронтовик Шулятников. Требовательный офицер, первоклассный летчик, заботливый воспитатель. Звеном командовал капитан Харченко, тоже рассудительный, опытный летчик. К нему в звено Титов пришел с однокашниками Николаем Юренковым и Михаилом Севастьяновым, все — верные друзья. Это с первых дней понял командир звена и старался поддержать дружную троицу: где дружба, там дело спорится.
В летной подготовке все шли ровно. Одновременно молодым лейтенантам разрешили и самостоятельный вылет на новом реактивном самолете.
Для каждого летчика вылет на более совершенном самолете — праздник. Испытания прошли успешно. Трое друзей получили благодарности. Но Герман и его однокашники понимали, что это только начало большого и трудного пути военного летчика-истребителя к вершинам боевого мастерства.
Однако сильные перегрузки оказались не по плечу четвертому «сталинградцу» Юрию Гатиятову, и он, влюбленный в истребительную авиацию, вынужден был перейти на транспортные самолеты. Как память о курсантских годах и вечерах самодеятельности Герман сохранил его стихи.
Ничего не сказано, ни о чем не спрошено,
Лишь вздохнем украдкой и опять молчим,
А тропинки теплые мягкою порошею,
Свахою-черемухой стелются в ночи...
Небо есть небо. Оно приносит свои радости, закаляет человека, учит его быть решительным и осторожным, дарит счастливые минуты полета, но оно же приносит горькие воспоминания о судьбах тех, кто больше никогда не пойдет с тобой в одном строю, крылом к крылу.
...Однажды в какой-то особенно лирический, как ему казалось, вечер Герман решил зайти на танцы в гарнизонном клубе. Вообще-то он не любил танцы, потому что танцевать хорошо не умел. И не рискнул бы затесаться в тесноту танцующих «фокстротики», если бы не увидел в сторонке симпатичную девушку.
Она была просто и без претензий одета, тщательно и строго причесана. Танцевала легко и непринужденно. Одним словом — понравилась.
Но случилось так, что кто-то из друзей позвал Германа и он не заметил, как вместе с подругами исчезла из зала его стройная брюнетка с челкой до бровей.
На следующий вечер, и на другой, и на третий он, поражая своих друзей пунктуальностью, приходил в клуб к началу танцев и уходил лишь тогда, когда оркестранты прятали свои инструменты в чехлы. Искал среди танцующих ставшее ему очень дорогим лицо черноглазой девушки и все никак не мог вспомнить: где я видел ее раньше? Где?..
Как это бывает часто в Ленинградской области, серые и скучные дни сменились солнечными, ясными. Начались интенсивные тренировочные полеты. В воздухе, сосредоточиваясь, Герман забывал о «черноглазой с челкой до бровей», но, когда вечерами шел вновь к началу танцев, знал, что будет ждать только ее. Однажды после очередного вылета, приказав механику быстро заправить самолет горючим, Герман побежал в аэродромную столовую.
— Девушки, быстро чем-нибудь заправьте меня!
Навстречу ему с подносом в руках вышла на длинных ножках и в короткой юбочке его черноглазая.
— Так вот где я вас видел! Сегодня жду в клубе! Теперь-то вы от меня не убежите! — сказал Герман.
— А я и не убегала, — просто сказала официантка.
Вскоре Герман и Тамара поженились. Свадьбы шумной не справляли. Герман написал своему отцу — учителю и наставнику — письмо с отчетом о происшедших переменах в личной жизни. Ответ алтайского мудреца Степана Ивановича был предельно прост и ясен: «Титовы женятся один раз...» Это было и благословение, и напутствие, и поздравление.
Однажды молодая жена настойчиво потребовала от Германа сменить всю обстановку в их однокомнатной квартирке в общежитии для летчиков. Герман предоставил ей полную свободу действий, однако предупредил, что многое придется оставить на старой квартире, если будут переезжать на новое место.
В те дни часто приходилось перебазироваться с места на место. Вот и молодые Титовы вскоре действительно оказались в ситуации переезда в новый гарнизон.
Тамара любила стихи, но, когда Герман читал вслух Маяковского, уходила в другую комнату. Что ей тогда не нравилось — его исполнение или Маяковский, Герман Степанович до конца жизни так и не выяснил, однако отношение к Маяковскому у Тамары скоро изменилось. Когда Герман раскрывал томик любимого поэта, Тамара с удовольствием слушала.
Когда у них родился сын, врачи обнаружили у мальчонки врожденный порок сердца. Один из из крупных специалистов, предварительно успокоив Тамару. С Германом решил поговорить на чистоту.
— Мне трудно сказать, сколько проживет ребенок: месяц, три, — начал врач. — Но он обречен...
Герман сделал все, чтобы подготовить жену к беде. Порой ему казалось, что она поняла, но когда ребенок умер — переживала страшно. В эти тяжелые минуты она стала ему еще ближе и дороже. Герман старался не оставлять ее одну. Все свободное от работы время они проводили вместе, пропадали на выставках картин, в театрах и, бывало, засиживались до полуночи обсуждая то, что увидели или прочитали вместе. Время и дружба оказались лучшие доктором.
Своими мыслями Герман всегда делился с Тамарой, и она постепенно привыкла к его внутреннему миру, начинала жить тем же, чем и муж, — любовью к высотам воздушного океана, правдивому роману, стихам или фильму. Одним словом, ко всему, что им вместе казалось хорошим, настоящим, нужным.
Педагог Юг
На сборах перехватчиков в декабре 1957 года все участники жили по особому распорядку дня, были выведены из подчинения обязательным мероприятиям части. Занятия с молодыми пилотами проводили опытные летчики, которым было немногим более тридцати лет. Юг был поражен их знаниями. Они просто и доходчиво говорили о тех самых вещах, которые иногда стоили жизни летчику. О снежных зарядах и как избежать их, о неуправляемых процессах магнитных бурь, о том, как их использовать в своих целях. Бывшему «индустрику» иногда казалось, что достичь таких знаний, которыми так свободно владели его командиры, просто невозможно. Выход был единственный: надо «пахать», то есть усиленно заниматься.
Однажды после полуночи полярной ночи протрубил сигнал тревоги, Юг раньше всех прибежал на аэродром. Извечное правило пилотов: чуть что — будь у самолета.
Командир эскадрильи разрешил ему вернуться в гостиницу, но лейтенант Гагарин остался на аэродроме. Как профессиональный воспитатель он понимал, что здесь начало боевого авторитета эскадрильи, в которой он начинал боевую службу перехватчиком.
— Разрешите мне вам помогать?— обратился Гагарин к авиационному технику.
— Не надо, командир,— ответил наземный хозяин самолета.— Сами управимся. Хлеб наш нелегкий. Вот,— он показал массивные руки с красными опухшими ладонями.
— Думаете, не справлюсь?— не обижаясь, спросил Гагарин.— Я литейщик, тоже приучен к перепадам градусника. К тому же цыплят по осени считают...
Через несколько дней молва о летчике, который хорошо владеет инструментом, облетела часть.
Занятия не утомляли Юрия. До четырнадцати часов читали молодым офицерам лекции, после обеда начиналась самостоятельная подготовка. Никто не стоял над душой, не понукал: «занимайся», не распределял время, офицер все решал сам. В этой системе личной подготовки было много мудрого, стимулирующего.
Все молодые летчики присутствовали на дневных показательных полетах командиров. Педагога Гагарина поразила организованность и четкость рабочего дня. Строгое соблюдение плановой таблицы, неторопливость и солидность командного состава части. Мастерство летчиков было так высоко, что достичь их уровня казалось просто невозможно!
В середине декабря грянул ураган, однако жизнь военного городка, несмотря на метели, снежные заносы, полярную мглу, шла своим чередом.
Взрослые шли на работу, дети, вывалявшись в снегу, отправлялись в детский сад и школу, домохозяйки устремлялись в магазины. При встрече мужчины говорили о новом самолете МиГ-17, который преодолел звуковой барьер; женщины — о занятости своих мужей, о столичных театральных премьерах, о летнем отпуске, который хотели непременно провести у моря. Сообразуясь с климатическими условиями Севера, нельзя было сказать: работали от зари до зари, ведь была полярная ночь, но работали очень много.
Вечером праздновали день рождения сразу двоих молодых офицеров-оренбуржцев Валентина Злобина и Николая Репина.
Можно было, нарушив режим (благо не было по метеоусловиям полетов), подольше посидеть, поговорить.
Первому предоставили слово Гагарину. Это было пожелание виновников торжества. Юг пожелал своим бывшим «однокорытникам» стойкости в освоении северного климата, напомнил, что на нашей планете много точек с неустойчивыми метеоусловиями, и их надо тоже осваивать.
Позднее Юрий Алексеевич об этом периоде своей легендарной жизни скажет: «Гарнизон жил напряженной творческой жизнью здорового коллектива. Никто не тянулся к преферансу, не забивал „козла“, не растрачивал времени на пустяки, никто не пьянствовал, не разводился с женой. Все жили, повинуясь прекрасным законам советской морали...»
Лирическая тетрадь
Но случаю Дня Советской Конституции состоялся концерт художественной самодеятельности. Не устоял Юрий перед искушением выступить, читал стихи, а потом под его руководством оренбуржцы составили офицерский хор, пели песни.
В день праздника Юг получил письмо от горячо любимой жены. Оно было коротким, деловым. Но далее в обычных, повседневных словах чувствовалось ее волнение, Она, конечно, сильно переживала разлуку с ним, но не хотела его расстраивать. Но если бы Валента знала, как тоскует Юг! Лейтенанту Гагарину казалось, что Валя стала всей его жизнью, частью его самого. Иногда он думал, что не вынесет эту временную разлуку.
Однажды после полярной полуночи Югу приснились ромашки, обыкновенные полевые ромашки, которые он срывал и огромными ворохами носил к ногам Валенты; они так волнующе белели на изумрудной траве. По народному обычаю учащаяся Оренбургского медучилища плела венок. «Почему во сне ромашки? — думал спящий индустрик Юг. — А потому, что с полярного вечера я много думал о Вале Горячевой...» И даже во сне с букетом ромашек Гагарину очень хотелось подарить эти белокрылые «солнышки» Валенте. Когда через несколько лет Юрия Алексеевича спросят о его любимых цветах, он назовет ромашки.
А темным, как ночь, полярным утром лейтенант написал письмо горячо любимой жене: «Несмотря на то, что сейчас на Севере глубокая ночь, мрак окутал всю округу, мне кажется, что я вижу дальше и реальнее. За эти дни я так много передумал, осмыслил, пережил. Одиночество (без тебя), которого я так страшился, пошло на пользу. У меня сложились четкие взгляды на нашу жизнь, наше будущее. Хочу тебя заверить, что все, что я сделаю, чего достигну, я посвящу тебе и сделаю ради тебя. С тобой я пройду любые испытания, преодолею самые сложные преграды к цели, никогда не спасую, не отступлю от задуманного, выбранного. Ты, как никто больше, соответствуешь моему идеалу, взглядам, моей мечте. Моя любовь к тебе вечна и безгранична!»
И как «пост-скриптум» приложил сонет средневекового итальянского лирического героя Петрарки.
Благословен и год, и день, и час,
и та пора, и время, и мгновенье,
и тот прекрасный край и то селенье,
где был я взят в полон двух милых глаз.
Благословенно первое волненье,
когда любви меня настигнул глас,
и та стрела, что в сердце мне впилась,
и этой раны жгучее томленье.
Благословен упорный голос мой,
без устали зовущий имя донны,
и вздохи, и печали, и желанья.
Благословенны все мои писанья
во славу ей и мысль, что непреклонно
мне говорит о ней — о ней одной!
В следующем письме Валенте «лирический» Юг вставил стихотворение Роберта Бернса «Любовь», созвучное его чувствам. Перечитывая написанное, он декламировал будто со школьной сцены:
Любовь, как роза, роза красная,
цветет в моем саду.
Любовь моя — как песенка,
с которой в путь иду,— с сильным лирическим чувством выговаривал Юг.
Сильнее красоты твоей
моя любовь одна.
Она с тобой, пока моря
не высохнут до дна...
В долгие часы зимних вечеров пилоты — каждый по-своему — стремились проявить свои таланты, многие, например, читали свои стихи.
Юг активно поддерживал «лирических» пилотов, но сам ничего не писал.
И никто не мог объяснить, почему Гагарин, не претендующий на лидерство, становился центром притяжения своих боевых товарищей, их признанным вожаком.
Об этой черте гагаринского характера выскажется впоследствии Алексей Архипович Леонов: «Возможно, внимательные историки и биографы Юрия Гагарина найдут иное в его характере, но нас особенно восхищала в нем какая-то бездонная сила и устойчивость простых человеческих качеств: честность, прямота, общительность, трудолюбие».
Считая себя «внимательным историком», смею утверждать: те, кто окружали Гагарина, почти единодушно любили этого симпатичного русского молодца, однако мало вспоминал, что бывший индустрик Юг — профессиональный — психолог, почти что белый маг.
