«Разведчик лунных берегов»

Глава 10. Погоня за Солнцем

Забег в Привольву

В пальто, в картузе с длинным козырьком и пришитыми наушниками, то и дело подсаживая на переносицу очковые кругляши, геометр Константин нес на загорбке весь кухонный скарб: ящики и чемодан с провиантом, скатки матрасов, самовар, ведро, чайник.

Бородатый и гривастый, как лев, в брюках со штрипками и полотняной рубахе с расстегнутым воротом, физик Павел сгибался под шестикратно уменьшенной тяжестью сорокаведерной дубовой бочки с водой, клеткой с курами, корзинами, бадейками и перьевыми подушками. Под мышкой он нес гитару в кожаном чехле.

— Пожалуй, надо бежать за Солнцем к западу, — предложил запыхавшийся Павел, сгоняя пальцами пот со лба — Именно так через полюс мы попадем на обратную Луну, в кеплеровскую Привольву. А кроме всего, спасемся от холода, пробегая по местам, прогретым излучением Солнца.

— Однако же не промахнем ли, ежели двинем к полюсу круто на запад?

— Не должны! — заверил Павел. — Бери в расчет легкость бега на луне и медленное видимое движение светила. Побежим со скоростью четырнадцать верст в час, — продолжал он и напомнил про гимнастические упражнения во дворе лунной базы. — И тогда можно через каждые двенадцать часов столько же спать...

Как тени, как привидения заскользили они в северо-западном лунном направлении, бесшумно касаясь подошвами-дощечками приятно согревающей почвы.

...Вольва, то есть царица-Земля еще хорошо видна была над горизонтом. Она светила весьма ярко, представляя очаровательную картину, прикрытую голубым стеклом. Исследователи видели полушарие, богатое сушей; через двенадцать часов — наоборот, богатое водой, — почти один Тихий океан, который плохо отражал лучи солнца.

Звезд видно было больше, когда бежали в тени.

Легко взбегали на холмы и еще легче сбегали с них. Встречались поначалу только небольшие возвышения.

Но и высочайшие горы не составляли препятствия, так как на Луне температура места не зависит от возвышенности. Не страшны там и пропасти. Провалы до десяти метров шириной атлеты легко перепрыгивали; а если ущелья были шире, то обегали их стороной.

Иногда с помощью тонких бечевок, острых палок с крючьями и колючих подошв, как альпинисты, они лепились по кручам и уступам.

...Приблизившись к пределам Привольвы, обратной стороны Луны, свернули в сторону лунного экватора. Бежали чересчур быстро, чтобы не обжигать ноги.

— Что будет, — спросил геометр Константин, — если на бегу по Привольве будем выдерживать скорость четырнадцать с половиною верст в час? — спросил геометр Константин.

— Тогда Солнце, как во времена Иисуса Навина, остановится в небесах, — подтвердил его догадку физик, — и день или ночь никогда не кончатся.

— Можно ли и на Земле все эти штуки проделать?

— Можно, — с улыбкой отвечал Павел, — если ты в состоянии бежать, ехать или лететь наравне с земной скоростью вращения.

Так они рассуждали, усевшись на камнях, ибо бежать было невозможно от жары. Утомленные, оба скоро заснули.

Танец Солнца

Атлеты мчались и мчались, все более и более приближаясь к полюсу. Температура в расщелинах все понижалась. На поверхности же они не чувствовали этого, потому что нагоняли постепенно Солнце. Скоро бегунам предстояло увидеть чудесный восход его на западе.

Для сна уже не спускались в расщелины, потому что не хотели холода, а отдыхали и ели прямо там, где останавливались. Засыпали и на ходу, предаваясь бессвязным грезам.

Раскаленность лунной поверхности, подскочив до полутора сотен градусов по Цельсию, стала уменьшаться. Бегуны поняли, что действительно движутся к пределам Привольвы, обратной стороны Луны, где никогда не светит антимесяц Вольва, то есть Земля. Антимесяц опускался все ниже, освещая бегунов и лунные ландшафты то слабее, то сильнее, смотря по тому, какой стороной он обращался к лунным марафонцам.

Пришло и такое время, когда антимесяц как бы коснулся лунного горизонта и стал за него заходить — это означало, что пришельцы достигли другого полушария Луны, невидимого с Земли.

Часа через четыре он совсем скрылся, и они видели только несколько освещенных вершин. Но и те потухли. Мрак был замечательный.

Звезд бездна! Только в порядочный телескоп можно с Земли их столько видеть. Неприятна, однако, их безжизненность, неподвижность, далекая от неподвижности голубого неба тропических стран. И черный фон тяжел!

Что это вдали так сильно светит? Через полчаса марафонцы узнали, что это верхушки горы.

Засияли еще и еще такие же верхушки. Но пока взбирались на гору, она уже успевала погрузиться в темноту, и Солнца уже не было видно.

...Припустились, как стрелы, пущенные из лука. И вот, о чудо!.. Заблистала восходящая звезда на западе. Размер ее быстро увеличивался... Виден целый отрезок Солнца... Все светило! Оно поднимается, отделяется от горизонта... Выше и выше!

И между тем все это видимо было только бегущим; вершины же гор, остающихся позади, гасли одна за другой.

— Довольно о, Солнце! Мы так устали! — шутливо воскликнул из гущи бороды и усов физик, обращаясь к светилу. — Можешь отправиться на покой.

Атлеты уселись и дожидались того момента, когда Солнце, заходя обычным порядком, скроется из глаз.

— Кончен вальс! — с грустной улыбкой воскликнул геометр, снимая очки с круглыми стеклышками.

Улегшиеся на матрасах с подушками бегуны, чуть повертевшись, заснули крепким сном.

Когда проснулись, то опять, не спеша, нагнали Солнце и уже не выпускали его из виду. Оно то поднималось, то опускалось, но постоянно было на небе и не переставало их согревать.

Засыпали — Солнце было довольно высоко: просыпались — танцор Солнце делало маневр зайти, но изнуренные атлеты вовремя укрощали его своим бегом и заставляли снова подниматься.

Приближались к полюсу. Солнце так низко и тени так громадны, что, перебегая их, атлеты порядочно зябли. Вообще контраст температур был поразителен. Какое-нибудь выдающееся место нагрелось до того, что к нему и не подойдешь. Другие же выбранные места, лежащие подолгу в тени, нельзя было пересечь, не рискуя простудиться.

Долины, очень охлажденные и лежащие в тени, затрудняли бегунов больше, чем камни. Они мешали их выходу к полюсу, потому что чем ближе к нему, тем обширнее и непроходимее становились тенистые пространства.

Времена года на Луне почти не заметны. Летом на полюсе Солнце не поднимается выше угла в пять градусов, тогда как на Земле, помнил Константин, это поднятие впятеро больше.

— Нам бы дождаться лунного лета! — переживал геометр. — Тогда бы мы наверняка достигли полюса...<

Чтобы не страдать от невыносимого солнечного разогрева, бегуны принуждены были отстать от Солнца.

Бежали в темноте, навстречу благодатному антимесяцу, родной планете Земле, которая, взойдя над лунным горизонтом, явит отраженный солнечный свет и радость бытия.

...Эти места и горы Луны, еще не виданные исследователями, уже не привлекали любопытства и казались утомительно однообразными.

— Все надоело — все эти проявления монизма Вселенной! — говорил, остановившись для передышки, коперниканец Константин. — Сердце щемит тоска, сердце болит разлукой с жизнью!

— Вид прекрасной, но недоступной Земли только растравляет боль воспоминаний, язвы невозвратимых утрат! — отвечал ему всем духом физик Павел. — Скорее бы хоть вернуться на нашу базу, отоспаться. Как хороша была та комната, где мы еще так недавно впервые проснулись на Луне!

— А что нас там ожидает? — горевал Константин. — Знакомые, но неодушевленные предметы, способные еще более уколоть и уязвить сердце.

— И все же скорее на базу, — торопил Павел, — чтобы хоть не видеть этих мертвых звезд и траурного неба!

Несмотря на несомненные положения созвездий, найденные Константином, бегуны не только не натыкались на подворье лунной базы, но и не узнавали ни одного вида, ни одной горы, которые созерцали в первое лунное утро. Ходили туда-сюда. Искали там и сям. Нет нигде!

В отчаянии забрели в неглубокое ущелье. Присели на камнях для утоления усталости. Клонило обоих изнуренных пришельцев в гибельный сон. Подкрепились пищей, которой уж совсем чуть-чуть оставалось. Но холод неумолимо толкал в сон. Опять спасались бегом.

Как назло, не попадалось ни одной подходящей трещины, где бегуны могли бы укрыться от холода. И куда подевались эти ущелья, на которые натыкались, когда они не были нужны?

Наконец произошло восхождение Вольвы над крутым лунным горизонтом. Вот же она, родимая Земля-матушка, показалась, наконец, вся голубая и охристая, в белковых пятнах структур облачной атмосферы. Родной, желанный, ностальгический антимесяц!

...И все-таки разыскали базу — вернулись в необитаемый дом-гостиницу. За время марафонского забега атлетов по Луне повреждений там произошло немного: защитили толстые стены — красно-кирпичные и сосново-бревенчатые. И в погребе все оказалось целехонько. Однако и в гостинице был смертельный холод.

Из светелки лунного дома они еще раз окинули взорами свод звездности. Вот она показалась наконец, голубая и коричневая планета человечества в беловатных пятнах облаков. Родной и желанный антимесяц Вольва!

«Приветствуем тебя, о, дорогая Земля!» — одномоментно выплеснулось в сознаниях геометра и физика. Не шутя оба атлета ей обрадовались. Еще бы! Пробыть столько времени в разлуке!

...Опять подобно рабам, прикованным к колеснице, бежали за теплолучистым светилом. Что же, так и бежать вечно?.. Увы, не вечно: на дне чугунка осталась всего одна порция гречневой каши с тушенкой. «А что потом?» — спрашивал шепотом Константин.

Съедена порция, последняя каша! Сон смежил очи загнанных атлетов. Холод заставил их братски прижаться друг к другу.

Недолго они спали: бесцеремонный и беспощадный холод, еще более сильный, пробудил их через пару часов...

Бессильные, ослабленные тоской, голодом и надвигающимся холодом, атлеты не могли бежать с прежней быстротой. Они замерзали!

Сон клонил то геометра — и физик удерживал друга, то его самого — и Константин удерживал Павла от смертельного сна.

...Физик засыпал и бредил о Земле; геометр обнимал его тело, стараясь согреть своим.

Соблазнительные грезы: о теплой постели, об огоньке камина, о пище и вине овладели Константином. Грезилось: Боровск, съемная квартира в доме огородника Молчанова, окружают домашние: жена Варвара, дочь Любаша. сыновья Игнатий и совсем малыш Сашенька... Ходят за больным, жалеют... Подают... Мечты, мечты!

* * *

Сияющее теплотой ясноокое небо, цветочные хлопья на ветках вишен за соседским забором.... Пролетела над долиной Протвы, над монастырскою крепостной оградою птица аист. Лица, лица знакомые... Доктор Казанский, сокурсник Антона Чехова по Московскому университету... Что он говорит?..

— Летаргия, продолжительный сон, опасное положение... Значительное уменьшение в весе. Сильно исхудал... Ничего! Дыхание улучшилось... Чувствительность восстанавливается... Опасность миновала.

Кругом радостные, хотя и заплаканные лица...

Сказать короче, Константин спал болезненным сном и теперь проснулся: лег на Земле и пробудился на Земле; тело оставалось в Боровске, а рассудок улетел на Луну.

Тем не менее геометр долго бредил: спрашивал про физика Павла Михайловича из Тарусы, говорил о Луне, удивлялся, как попали они туда с Голубицким. Земное мешал с небесным: то воображал себя на Земле, то опять возвращался на Луну.

Доктор Казанский не велел спорить с учителем Константином Эдуардовичем и раздражать его... Боялись помешательства.

Очень медленно приходил он в сознание и еще медленнее поправлялся.

Приглашение в Почуево

Нечего и говорить, что физик Павел Михайлович очень удивился, когда геометр из Боровского уездного училища Циолковский, по выздоровлении, рассказал ему всю эту историю. Голубицкий советовал Константину Эдуардовичу ее записать и немного дополнить своими объяснениями. И сообщил, что прискакал он из своего Почуева в Тарусском уезде, чтобы пригласить Константина Эдуардовича для знакомства со своей гостьей — отважным геометром и астрономом Софьей Васильевной Ковалевской.

Ковалевская обладала не только астрономическим, но и литературным талантом. В 1876 году она получила приглашение на должность научного обозревателя газеты «Новое время» и опубликовала в этом издании несколько научных очерков о взаимодействии солнечной энергии со структурой человеческого глаза, о состоянии воздухоплавания во Франции и Германии, о новейшем изобретении той поры — телефоне, о принципе его действия и о личности Александра Белла.

Голубицкий так рассказывал Софье Васильевне Ковалевской о боровском геометре:

«Первое впечатление при моем визите привело меня в удручающее настроение: маленькая комната, в ней небольшая семья: муж, жена, дети и бедность, бедность изо всех щелей помещения, а посреди его разные модели, доказывающие, что изобретатель действительно немножко тронут: помилуйте, в такой обстановке отец семейства занимается изобретениями... Этот чудак утверждает, что наступит время, когда корабли понесутся по воздушному океану со страшной быстротой куда заходят».

...Когда Константин Эдуардович возвратился из Москвы в Боровск, случился пожар. Это было в доме чесночника Баранова на Калужской улице 23 апреля 1887 года. Погибло все имущество.

Как раз в то время физик Голубицкий и прибыл в подлунный Боровск, чтобы привезти учителя Константина Эдуардовича в Тарусу для знакомства с замечательной женской личностью, но геометр Циолковский решительно и категорически заупрямился и стал отнекиваться. Его можно было понять. Разговор-то происходил на пепелище от недавнего пожара.

Собственности у Циолковских почти что и не было, если не считать интеллектуальную. Здесь то и потерпели большой урон: погибли книги, то есть самое бесценное драгоценное, сгорели модели аэростата и почти весь рукописный материал, за исключением рукописей «Свободное пространство» и «Теория аэростата».

...А интеллектуальную собственность, между прочим, и спустя век с четвертью после того пожара не считают в России реальностью. Политически, юридически и духовно признаются права только священной частной собственности.

Хрупкость жизни в космосе

В рассказе «На выставке» Ковалевская выразила свои впечатления от всемирной выставки 1889 года в Париже, для которой инженер Эйфель спроектировал свою башню высотой 305 метров, ставшую символом города. Это была своеобразная триумфальная арка в честь побед мировой науки и техники. В экспозиции выставки большое место занимали средства связи, в том числе и системы железнодорожной телефонии Голубицкого.

Вместе со шведской писательницей Анной Леффлер Софья Ковалевская написала драму «Борьба за счастье» — одну из первых в истории драматургии пьес, где на сцене должны были действовать рабочие. Герой пьесы — талантливый молодой инженер работает над созданием машин, облегчающих тяжелый труд. Не исключено, что Ковалевская, создавая этот образ, использовала впечатления, оставшиеся у нее от поездки в Тарусу, где она была восхищена организацией работы мастерской П. М. Голубицкого.

...Разум природы конструктивен. Молодой ученый Константин Циолковский открыл это в Боровске, наблюдая явления природы и производя простые опыты по изучению ускорения на обыденные предметы. Природа спрятала сердце и легкие под прочной грудной клеткой из эластичных костей, зародыш птенца находится в яйце под защитой скорлупы.

Но яйцо в случае чрезвычайном может разбиться — и зародыш пропадет: под действием усиленной тяжести скорлупа лопается — и жизнь, как особая форма движения материи, замирает.

Геометр и мыслитель задумался: а нельзя ли спасти находящийся в яйце зародыш от вредного и даже губительного действия, например, усиленной тяжести?

Задумался и приступил к опытам. В закрытой банке с водой погруженное яйцо находилось в устойчивой среде жидкости. Поэтому при резких толчках сосуд не испытывал никакого повреждения. Зародыш оставался живым!

Если все-таки найдется средство для прорыва в космос, то сможет ли человек выдержать перемену обстановки и остаться живым? Ведь величина ускорения будет тем больше, чем быстрее изменяется скорость движения.

Свои догадки по этой проблематике Циолковский сформулировал и расположил в работе «Как предохранить нежные и хрупкие вещи от толчков и ударов», которую опубликовал в 1891 году в IV томе «Трудов отделения физических наук Общества любителей естествознания».

Спустя много лет, издавая свои аннотации, Циолковский оценил это свое опытное положение как эффективный способ защиты хрупкой нежности организма человека, улетающего на космические орбиты в реактивном приборе от перегрузок, то есть усиленной ускорением тяжести.

В мечтах человек уже давно поднялся в небеса, но оторваться от Земли и ринуться туда, где Солнце светит ярче, где бездна лучистой энергии, — не может. Интерес молодого ученого к проблеме преодоления земного тяготения и проникновения в широкие просторы космоса нарастал. Поток мыслей и вопросов будоражил ум боровского учителя, заставлял искать ответы.

Мысли волновали, но не пугали. Разум — вот единственная сила, которая может осмыслить окружающую действительность, понять таинственное.

Земное притяжение приковывает людей к Земле своими цепями. Как избавиться от этой силы? Можно ли найти такое средство, которое бы помогло человеку развить космическую скорость?

Но не ради простого увлечения Циолковский интересовался этим. Он видел здесь средство использования космических просторов и мощной энергии солнечных лучей на благо человечества.

Еще в Боровске он пишет астрономический трактат о тяготении как источнике мировой энергии.