«Разведчик лунных берегов»

Глава 5. Отвага самообразования

Волынские поляки

Сын волынского дворянина Эдуард Игнатьевич Циолковский в юные годы был отправлен в Петербург, где учился лесоводству и землеустроению в Лесном и Межевом институтах. Ставши аттестованным специалистом, польский гражданин России служил лесничим в Олонецкой, Петербургской, Вятской, Рязанской губерниях. Его жене татарской национальности Марии Ивановне Юмашевой выпала нелегкая судьба: без конца переезжать с места на место и нести на своих плечах бремя забот о многодетной семье. Пятого ребенка Мария Ивановна родила 5 сентября 1857 года, когда  Циолковские жили на родине роженицы в селе Ижевском Рязанской губернии. Мальчика решили назвать Константином по имени православного батюшки, крестившего младенца.

В детские годы Костя, как и все мальчишки, любил шумные игры, катание на коньках, но особо увлекался бумажными змеями и воздушными шарами. В доме у бабушки было много книг, и Костя рано научился читать. Больше всего его увлекали сказки, он даже стал сочинять их. Единственным слушателем был младший братишка Игнатий.

Но вот Константину исполнилось 10 лет, пришла пора готовиться к поступлению в гимназию. И тут случилось несчастье. В конце осени 1867 года мальчик заболел скарлатиной, которая осложнилась и приняла затяжную форму. Всю зиму Костя был на волоске от смерти. Лишь к весне начал поправляться, но почти полностью потерял слух.

В гимназию, отстав от сверстников, он поступил уже вместе младшим братом и проучился недолго. В автобиографии К. Э. Циолковского есть строки признания из полувековой глуби памяти про то, как глухота заставляла его страдать каждую минуту юношеской  жизни, проведенной с людьми. Он чувствовал себя всегда изолированным, обиженным.

Находиться с таким мироощущением среди здоровых, бойких и шаловливых гимназистов было просто невыносимо. Константин выбыл из 3-го класса Вятской гимназии и стал заниматься дома самостоятельно. В его распоряжении была библиотека отца, состоявшая преимущественно из книг по естественным и математическим наукам. Учебники он читал с такой увлеченностью, словно это были приключенческие романы. При этом обнаружилось совершенно необычное свойство ума Константина: он нисколько не боялся трудных, неясных мест. Напротив, они будили в нем вдохновение. Указаний, помощи ниоткуда не было, вспоминал он на склоне лет, не понятного в книгах было много и разъяснять приходилось все самому... Он вынужден был больше создавать и творить, чем воспринимать и усваивать. Вот и получалось, что у самоучки преобладал творческий элемент, элемент саморазвития.

Летом 1873 года Эдуард Игнатьевич отпустил 17-летнего Константина в Москву для поступления в техническое училище. Несмотря на бедственное положение семьи, он решился на такой шаг, восхищенный невероятным трудолюбием, сметливостью и изобретательскими наклонностями сына.

В училище Костя поступить не смог. Но и домой, в Вятку, откуда прибыл, не вернулся — дерзнул остаться в Москве.

Как многие юноши, Константин был честолюбив, мечтал сделаться знаменитым, однако легких путей к богатству и славе не искал, а решил стать полезным человечеству своими изобретениями и открытиями. Для этого сначала требовалось хорошенько узнать, что уже изобретено и открыто, а также подвергнуть опытной проверке те идеи, которые не давали ему спать по ночам.

Его университетом стали читальные залы Румянцевской публичной библиотеки. 3 года смог продержаться юноша из провинции  в столице. Он расходовал на питание буквально копейки, покупал только черный хлеб. Ежедневно приходил он в читальные залы и по 6—7 часов (пока не начинали роиться перед глазами «черные мухи») просиживал над книгами, самостоятельно разбирал доказательства теорем, выписывал формулы, перерисовывал чертежи и схемы. За эти годы он изучил все основные разделы высшей математики и проштудировал курс физики.

Настоящее образование невозможно без подкрепления теории практическими занятиями и лабораторными опытами. Пытливый юноша это остро чувствовал и весь свой скромный бюджет расходовал на покупку на Сухаревской барахолке книг и материалов для опытов: трубок, реторт, спирта, цинка, серной кислоты. Каморка, которую он снимал у прачки, превратилась в лабораторию. Проверить нужно было многое: нельзя ли использовать в практических целях энергию движения Земли, не годится ли для подъема в атмосферу центробежная сила быстро вращающихся массивных шаров, можно ли построить жестяной  аэростат, не пропускающий газы... В обилии проблем и загадок, волновавших юного Циолковского, постепенно вырисовывалось определенное иаправление. Нужно завоевать воздушный океан. Нужно отыскать дешевый и удобный источник энергии для движения к небесам, для преодоления силы тяжести.

Служитель Федоров

Смотритель читального зала Румянцевскои библиотеки Н. Ф. Федоров скоро приметил долговязого, щупленького завсегдатая, смуглый цвет лица которого выдавал полуголодную жизнь. 

Федорова знала вся читающая столица. Л. Н. Толстой говорил, что гордится быть современником столь образованного человека. Этот мудрец принадлежал к числу наиболее оригинальных представителей русской философской школы конца XIX века. В основе федоровского  учения лежала мысль о том, что Земля является лишь маленькой и несовершенной частицей мудрого и прекрасного Космоса. Философские взгляды библиотекаря мало кто понимал, зато с какой восторженностью прислушивался к его словам Циолковский! Зерна федоровских идей, как снежинки, встречались с томимой наготой почвой.

Возле библиотекаря толпились десятка полтора студентов. На вид Федорову было лет пятьдесят. Вокруг обширной купольной лысины белые, с серебряным отливом кудри, угольно-черные брови высоко над удивительно  молодыми и быстроглядными глазами. Отвечая на вопросы студентов, он размахивал легкими, длиннопалыми кистями рук. Движения изящные, быстрые и точные. 

Когда отошел последний студент – с погончиками Высшего технического училища в Лефортове - библиотекарь заметил «фитилястого» и длинноволосого очкарика Константина Циолковского и жестом подозвал к себе. Поощрительно улыбался, чтобы придать бодрости растерянному заморышу. Улыбка у Федорова была прекрасна. Она сразу омолодила и озарила украшенное вязью тонких морщин  лицо библиотекаря.

Константин попросил книгу «История крестьянской войны». Федоров огорченно сморщился, исчертив лоб  частыми, мелко вычерченными штрихами и сказал, что книга из числа запрещенных. «А что вам до крестьянской-то  жизни, юноша?» - спросил он с ободряющей улыбкой. «Население  России в основном крестьяне»,- ответил читатель. 

Федоров резво повернулся, кудри серебряные трепыхнулись, полы черного сатинового халата вспорхнули. Библиотекарь исчез в просвете между высокими дубовыми шкафами. Скоро он вернулся, протягивая Константину книгу. На толстом картоне обложки было оттиснуто: «История крестьянской войны». Циолковский понял, что нашелся друг,  доброжелатель, помощник в его нелегком ученье.

Начитанность Федорова не знала предела и поражала всех читателей – от студентов до академиков. Советоваться с ним по книжной части  не считали зазорным люди самых высоких степеней и рангов. И со всеми Федоров был приветлив, добр и уважителен.

Федоров подтолкнул к знакомству с Константином студента технического училища Николая Алтайского, коренастого, с крепкой бычьей шеей и светлым курносым лицом, облепленным курчаводымчатыми бакенбардами. Алтайский был лирический поэт, поклонник Афанасия Фета и  давний читатель Чертковской библиотеки. Про Федорова Николаша рассказал Константину, что мать его тезки Николая Федоровича – крепостная крестьянка, а отец – князь Гагарин. Княжеское звание незаконному сыну Гагарин не передал, но кое-какую заботу о нем проявил. Николай Федорович окончил Ришельевский лицей в Одессе, прочел еще смолоду громадное количество книг, преподавал в уездных училищах  в Боровске в Калужской губернии, в Богородске в Тульской, а потом прибился к Москве и нашел призвание в библиотечной работе.

Алтайский уверял, что Федоров большую часть суток проводит в библиотеке, живет как аскет в необставленной комнате, питается хлебом и чаем, не имеет ни подушки, ни матраса. Шубы у него тоже нет. Если у Федорова все же заводятся вещи – какая-нибудь табуретка, белье, посуда, - он оставляет все, уходит и снимает другую комнату или угол. Совершенно не терпит денег. Получит жалование – тут же раздает нуждающимся.

В библиотечном шкафу Федоров держал хлеб, сыр, дешевую колбасу. Заметит, бывало, по синюшным подглазьям и унылому цвету лица, что человек мечтает о еде, намажет осетровой икрой пару бутербродов и незаметно с книгами подложит голодному.

Федоров сделал Константина своим подшефным, находил для приехавшего из Вятки одержимого жаждой познания юноши  лучшие учебники, редкие книги по естествознанию, номера научных журналов. Тактично руководил его самообразованием и интеллектуальным развитием.

Константин приходил в библиотеку едва ли не каждый день. Николай Федорович пытался поддержать исхудалого паренька и материально. Как-то в начале зимы они вышли из библиотеки в одно время, под вечер это было. Поземка юлила по мостовой, стужа белила инеем кирпичные стены. Константин дрожал и ежился в своем жидковатом пальтишке. Николай Федорович посоветовал: 

- Да вы, пожалуйста, застегнитесь на все пуговки и приподнимите воротничок. А на грядущее будущее знайте: бумага – теплоизоляция. Сие значит, что ежели под пиджак подложить обыкновеннейшую газету, становится теплее. – И вдруг предложил: - Идемте-ка в лавку, купим вам надежное пальто на цыгейке. У меня как раз лишний гонорар завелся.

В лице Федорова судьба послала Константину  человека, непоколебимо убежденного в том, что люди непременно завоюют занебесье, то есть космос. Такое часто звучало в его речи. Но по иронии той же судьбы Циолковский совершенно не знал о философских взглядах Николая Федоровича, хотя о науках они говорили нередко. Но философию и богословие  почему-то обходили, вероятно, из-за разницы в возрасте.

О взглядах Федорова Константин Эдуардович узнал в Боровске, где посчастливилось купить на развале его книгу «Философия общего дела». Федоров, оказывается, тоже считал, что звезды существуют не для созерцания и поклонения, а для покорения их  и  для расселения воскрешенных земнородных «человеков».

Космическая вибрация

В этот московский период Константин Циолковский жил на Немецкой улице у женщины-прачки, которая стирала на богатый дом известного миллионера Циммермана. У него была дочь Эмилия, 16 лет, хрупкая брюнетка с легкими для взлетов плечиками, щечками  пухлыми и млечнеорозовыми, а также очень светлыми и смешливыми глазками. Услышав от прачки про политехнического квартиранта-лаборанта из провинции, который мечтает изобрести сатанинскую машину, Эмилия велела прачке передать господину самоучке записку с вопросами. Константин сильно взволновался, но все-таки собрался духом и ответил внятно, с пафосом. Завязалась переписка.

Он получал от отца Эдуарда Игнатьевича из Вятки по 10—15 рублей ежемесячно на свое содержание; но почти все деньги тратил на книги и материалы для натуральных опытов: покупал трубки, реторты, ртуть, спирт, цинк, серную кислоту и прочее, а на пропитание оставлял гроши. Каждые три дня запасался ситным на 9 копеек и подпитывал себя хлебными щипками-урывками, не имел даже картошки и чая. «Все же я счастлив своими идеями и черный хлеб меня нисколько не огорчает», — писал в записках Эмилии взволнованный предчувствием чудесных страстей Константин. Еще бы: ведь он мечтал о завоевании Вселенной! В этом видел и свою славу, о чем писал дочери немца-бизнесмена: «Я такой великий человек, которого в России не было да и не будет!» 

Правда, под впечатлением от бесед с библиотекарем Федоровым, он  увидел в своих принципах много самонадеянности и самоуверенности, но все  равно подстегивал свой дух афоризмом: «Плох тот пушкарь, который не мечтает долететь до Луны».

Юноша искал пути в космическое пространство. «Наконец-то я придумал космическую машину, - записывал 16-летний политехнический заочник. - Она должна состоять из закрытой камеры или ящика, где трясутся вверх ногами два твердых эластичных маятника с шарами в верхних вибрирующих концах. Они описывают дуги;  возникает  центробежная сила шаров, которая должна непременно  поднять кабину с пилотом и понести меня от Земли  в свободное пространство».

Константин был в таком восторге от этого изобретения, так взволнован, даже потрясен, что не мог усидеть на месте и пошел на улицу развеять пламенно  охватившую его душу радость. Бродил ночью по Москве, размышляя и проверяя умозрительным контролем свой воображаемый проект. Целую ночь не спал — бродил по кривоколенным переулкам и набережным  и все думал о великих следствиях своей конструктивной гипотезы.

Мечта опьяняет. А рассудок отрезвляет. В течение ночного диспута с самим собой Константину пришлось признать, что проект суть все-таки прожект: будет  трясение «самовзлета» и только. Потому что от внутренних вращений и вибраций вес космической машины в целом ни на один грамм  не уменьшится... И уже к утру он признался себе в проектной катастрофе вследствие ложности изобретения. Разочарование было так же сильно, как и очарование...

Однако пережитый недолгий восторг был столь  глубинен и сотрясающ, что Константин Циолковский в последующие годы и всю жизнь видел космический  прибор во сне и поднимался на нем с великим очарованием.

Учение бессмертных частиц

В основе учения Федорова была установлена мысль о том, что Земля является лишь маленькой и несовершенной частицей мудрого и прекрасного Космоса. Изощренную логику Федорова мало кто понимал, но с какой восторженностью прислушивался к его словам Циолковский! Зерна идей служителя библиотеки попадали на жадно ждущую пашню.

В «Автобиографии» Циолковский напишет: «... В Чертковской библиотеке я заметил одного служащего с необыкновенно добрым лицом. Никогда я потом не встречал ничего подобного. Видно, правда, что лицо есть зеркало души».

А вот впечатление Л. Н. Толстого, высказанное в 1891 году в одном из писем: «Есть и здесь люди. И мне дал Бог сойтись с двумя. Орлов—один, другой, и главный, Николай Федорович Федоров. Это библиотекарь Румян-цевской библиотеки.  … Он нищий и все отдает, всегда весел и кроток».

Продолжительное время Федоров работал в уездных училищах Средней России. И одно время в Боровском, где преподавал историю и географию. Примерно через четверть века в это училище получил назначение Циолковский на должность учителя арифметики и геометрии.

Любимым евангельским выражением Федорова были слова Христа: «Дела, которые творю, и вы сотворите, и больше сих сотворите».

Федоров ставил максимально возвышенную и осуществимую задачу, чтобы в человеке не оставалось ничего животного, то есть бессознательного.

 Все даровое мы должны постепенно заменить трудовым, все бессознательное - сознательным, все фатально совершающееся - целесообразным, волевым, добровольным. 

Нам необходимо найти потерянный смысл жизни. Понять цель, для которой существует человек.

Что касается личных качеств умерших, то воссоздадутся идеально лучшие из них, а не те, что были приобретены под влиянием дурных страстей.

Как достичь бессмертия? Первый шаг - перейти к существованию в небелковых формах. Смысл нашей жизни - в росте Разума. Федоров утверж-дал: «Природа в нас начинает не только сознавать себя, но и управлять собою».

Причину бессилия человечества философ видел в ограниченности, прикреплении к земле и во времени, то есть смертности. Федоров стремился превратить мир в абсолютный космос, воплощающий предельную гармонию. Иногда испорченное мистиками слово «воскрешение» он заменял понятием: психофизиологическое восстановление отцов и предков.

С гордостью, счастливым сознанием реальности он отмечал: «Ширь Русской земли способствует образованию подобных характеров; наш про-стор служит переходом к простору небесного пространства, этого нового каприза для великого подвига».

Какая несокрушимая вера в силы русского народа! Сама природа дает ему возможности для творческого размаха небывалой силы и величины. Что же мы ныне с каким-то непонятным испугом и леностью сужаем дарованное нам пространство до затхлого местечкового суверенитета? Потеряв большое, и малого не сохраним.

Да неужели эта грандиозная философия воссоздания вселенной - всего лишь красивая сказка, бесполезные мечтания изощренного ума?

Федоров выдвинул идею и «общего дела» как главной задачи объединенного человечества. Человек возлагает на себя всю полноту ответственности за эволюцию мироздания.

Впервые в мире Н. Федоров обосновал необходимость достижения человеком личного бессмертия, рассматривая это как практическую задачу, Воскрешение умерших поколений - высший нравственный долг «сыновей» по отношению к «отцам».

Учение Федорова создало новый интеллектуальный задел, на основе которого стали развиваться представления о ноосфере.