«Разведчик лунных берегов»

Глава 7. Свободное пространство

Поп и поповна

Найти комнату оказалось нелегко, потому что жили в городе преимущественно раскольники—староверы, которые сторонились «бритоусов, табачников и щепотников», — так называли они всех остальных по иному верующих и неверующих «россиян».

Только через неделю Константину повезло — коллега Кедров привел его в домовладение священника Евграфа Егоровича Соколова, в маленький чистенький домик почти на самом берегу Нары, где жили батюшка-вдовец и его дочь Варвара, девица 22-х лет.

Прежде Соколов служил в большом уездном городе Лихвине бывшей Калужской губернии (теперь город Чекалин Тульской области). Жил в собственном кирпичном домике с любимой женой Анной Матвеевной и ласковой дочкой-отроковицей.

Однако Бог призвал мученицу Анну, тяжело болевшую после простудной немочи, на небеса в молодом еще — в неполные сорок — возрасте. Горе сломило доброго и неактивного священника и он пристрастился к алкаголю. Да так завис, что не справлялся со страстью ни молитвами, ни разумными побуждениями. Вследствие грешного пристрастия вдовец был выдворен из благодушного Лихвина в суровый Боровск, но и там не вполне справлялся с запоями.

Приход у священника Соколова оказался малым и неэффективным с точки зрения прагматизма. До прожиточного минимума священник-вдовец и его невзрослая дочь дотягивали благодаря урокам «Закона Божьего», которые Евграф Егорович преподавал в уездном училище. А еще стараниями Вареньки, в которой рано пробудился дар домохозяйки.

Молодому геометру предложили две комнатки, а также пансион «со столом из супа и каши».

Надобность в «кухмистерской» — общепите русских городов эпох Александра 2-го и Александра 3-го — отпала

Первый в жизни семейства священника Соколова квартирант энергично вынес из своих комнат комод и зеркало, принадлежавшие поповской дочери, кадки с фикусами и прочими розами, оставил только кровать, сняв с нее кружевную «обтяжку» и восьмиярусную пирамиду из подух, подушек, подушечек и думок, стол и табурет; сколотил верстак, разложил на нем слесарные и столярные инструменты, спрятал подальше подмокшую в снегах на пути в Боровск папку с астрономическими таблицами и эскизами.

...Дочь хозяина, Варенька, слыша, что квартирант проснулся, вставала тоже, растапливала печь, приносила из колодца воду. Она старалась не шуметь, чтобы не мешать жильцу.

Варенька была сверстницей Константина — невысокая, как большинство потомков вятических славян, тоненькая, с гладко зачесанными и разделенными на прямой пробор волосами, коротким носиком и малым подбородком. Она была милая и тихая.

Ее мать Анна Матвеевна умерла, когда Вареньке было двенадцать. Священнику не разрешалось жениться вторично. Дочь стала хозяйкой в доме. Закончилось ее церковно-приходское обученье. Она успела научиться только чтению, письму и четырем действиям арифметики.

Девочке полюбилось варить борщи и каши, копаться в огороде, убирать квартиру, скоблить и мыть кленовые полы в квартире, стирать отцовское и свое бельишко. Работала не по-детски много и старательно. Ей было приятно, что все, кто приходил в дом, хвалили ее: «Настоящая хозяйка. Не у всякой бабы в избе так чисто».

Вечером, когда все было сварено, вычищено, выметено, Варенька сидела в столовой, накинув на плечи платок, и неторопливо вязала; и при этом пела тоненьким приятным голоском. К ней бывало наведывалась близкая соседка, тоже незамужняя еще девушка Варя из купеческого семейства. А в иной раз, когда в доме никого не было, поповна Варвара откладывала спицы и играла на гуслях, которые достались ей в наследство от покойницы-матери.

...Комнату жильца Варенька прибирала осторожно, едва ли не на цыпочках, чуть ли не затаив дыхание, чтобы, не дай Бог, не сдвинуть с места или не попортить его приборов. Относилась она к стекольно-блескучим рукояточно-искровым чудо-машинам с робким, почти суеверным благоговением.

Учитель Константин Эдуардович добродушно подшучивал над хозяйской дочерью, над ее христианским невежеством, но она так мило краснела, и так была простодушна и необидчива, и так искренне старалась накормить его посытней и повкусней и натопить печку получше, что ему было приятно видеть ее, слышать ее голосок, чувствовать ее заботу.

Однажды он сказал поповне, что, ежели она того пожелает, он охотно может позаниматься с ней математикой, физикой и химией. Варенька просияла ликом и с радостью согласилась.

По вечерам они сидел рядышком на лавке в столовой и квартирант тихо объяснял поповне, что такое электричество, свет, звук. Она старалась все понять, но думала в это время о евангельских притчах и никак не могла отогнать от себя других мыслей, робко поглядывая на молодого учителя: не догадывается ли он, о чем она думает? И чувствовала себя виноватой за то, что нет у нее интереса ни к электричеству, ни к свету, ни к звуку.

А думала она о том, что было бы, если бы Циолковский ее когда-нибудь полюбил. Она считала себя некрасивой и глупенькой, к тому же бесприданницей, а то, что она могла быть самой лучшей, самой любящей и преданной женой, — кто это знал? Кому об этом скажешь?

Все в ее мечтах было по-православному. Вот квартира у них будет как игрушка, мечтала она, и вот все-все в ней будет светлое, нарядное. А еще обои как бы вышитые, и всюду цветы, цветы, цветы. А в углу — иконы Спасителя, Святого Константина и Великомученицы Варвары. В другом — клетка с канарейкой и высокая бамбуковая тумбочка с розовым деревом в кадке. А по воскресным дням будут приходить гости: учителя, их жены. На столе клокочет самовар, бокастые, как бутоны, чашечки с опеночками-ручками. На столе. На крахмальной скатерти опята маринованные, варенье, ватрушки, печенье... А когда ей придет время рожать, она возьмет мужа под руку и они пойдут в Храм Божий, в котором и венчались. Они станут перед амвоном на колени, держась за руки, как дети, и вместе будут молиться господу Богу, чтобы дарованный небесами ребеночек был здоровый и счастливый.

Первое время Варенька была совершенно уверена, что квартирант Константин Эдуардович, высокий, статный, плечистый, при бородке, хотя и в очках с долгими оглобельками, полюбит ее непременно. Так уж полагалось по всем читанным ею романам, что ежели одинокий гусар или хотя бы учитель въезжает в квартиру, где живет молодая девушка, то обязательно он должен влюбиться. Иначе и быть не может.

Ей нравилась наружность геометра Константина, скромность и то, что он не пьет, не курит. И она жалела геометра за то, что по причине детского осложнения после болезни горла он плохо слышит.

Варвара Соколова терпеливо ждала любовного признания квартиранта.

Но Константин обращался с ней, как с младшим товарищем: добродушно, шутливо. Хвалил суп и кашу, которые она варила. Разъяснял премудрости геометрии, физики и химии, иногда сердился на ее непонятливость, иногда увлеченно рассказывал с том, как будут жить люди через тысячу лет; но стоило за окнами подняться ветру, как он мог оборвать свой рассказ в самом интересном месте. Вмиг забывши про девушку, хватал шапку, пальто и бежал к сараюшке на подворье, влезал по шаткой лесенке на осиновую кровлю, чтобы ловить там векторы воздушных потоков.

Варенька смотрела на все это, смиренно утирая слезы. А однажды сказала учителю Константину:

— Вы бы хотя бы с мальчишками змеев не запускали прилюдно бы... — И отвернулась, заплакала, закрывшись вышитым рукавом светлой кофточки.

— Ну что вы, Варенька, — сказал квартирант, — отчего вы плачете? Неужели только оттого, что уездная молва не понимает эффекты естествознания?

Он нежно взял ее за руку и спокойно, будто объяснял урок, стал рассказывать о том, что воздушная среда еще очень мало изучена, надо все время наблюдать за счастьем Земли — атмосферой, которая есть счастье земли- планеты, и обдумывать свои наблюдения. Кстати, вообще очень увлекательно — постоянно наблюдать за природой, ставить наперекор себе неразрешимые вопросы и искать на них ответы.

— А еще мне очень хочется хоть немного, хоть на чуточку расширить островок наших знаний... — Константин вдруг задумался и как бы виновато добавил: — Что ж я могу поделать, Варенька?.. От Бога я так создан, что не привлекают вашего квартиранта ни богатство, ни качество жизни и даже яркие развлечения, а интереснее всего квартиранту думать о геометрии и механике, об иных мирах и межпланетном транспорте... Варенька, горлица тонкобровая, разве вы никогда не вылезали вечером на крышу смотреть звезды? Давайте полеземте сейчас же, это такая высокая цель и наслаждение!.. — И он, обхвативши талию, повлек девушку к себе.

— Господи! — ошарашилась Варенька. — Вы что, с ума сошли? Только еще не хватало, чтобы кто-нибудь увидел дочь священника и учителя геометрии ночью вдвоем на крыше!

...Однажды Константин позвал Вареньку покататься на лодке. В том, как он ее позвал, как дрогнул его голос, Варенька услышала что-то, чего не слышала прежде. Тревожно-сладостное предчувствие сжало ее сердце.

Она надела лучшее платье — белое с кружевами, в талию и до пят, с пуфами на плечах и высоким воротником-стоечкой, накинула оренбургскую шаль, оставшуюся ей от матери. Эту шаль она надевала только в церковь. Смущенная и счастливая, Варенька вышла из ворот на зеленый косогор Протвы.

Пришли на берег. Константин был без шляпы, как флибустьер, с расстегнутым воротом, из которого кучерявилась рыжеватая густота. Край его длинной, широкой рубахи и мягкие волосы чуть шевелились от ветерка.

Он молча, заметно смущаясь, снял ботинки, засучил суконные штаны с проглянувшими белыми, знакомыми Варваре подштанниками, столкнул лодку в реку.

Плыли медленно. Константин не спеша закидывал весла. Молчал. Варенька ждала. С берега доносились звуки лирической песни. Так они катались по Протве на лодке. Пора уже было возвращаться домой.

Вдруг Константин сказал:

— Варенька! — и замолчал. Она опустила глаза, спросила:

— Ну?.. Чего вы?

Он долго молча краснел, а потом опять повторил: «Варенька!» И, бросив весла, чуть заикаясь от волнения, сказал:

— Давайте жить вместе. — Он взял ее за руку. — Всегда!.. И вы увидите, как мы не зря проживем общую жизнь. Я вам обещаю это. Знали бы вы, сколько у меня концепций и проектов для счастья всего человечества! И как мне нужен друг, помощник, ассистент. На всю жизнь. Ну, скажите же мне, ответьте что-нибудь...

Она не отнимала у него своей руки, низко опустила голову, смотрела на дно лодки. Спросила чуть слышно:

— Разве вы любите меня?

Он чудом расслышал ее вопрос. А может быть, только догадался? Ответил растерянно:

— Не знаю. Но будьте моей женой, нам будет очень хорошо.

— Без любви? — негромко спросила она.

— Любовь — вера в счастье. А у нас будет другое, — сказал он, — это лучше, чем любовь.

Она сидела и плакала. Квартирант понимал, почему поповна плачет, но не мог назвать любовью то, что не считал любовью. Ему не хотел начинать супружескую жизнь со лжи.

Константин привлек поповну к себе, целовал мокрые глаза, гладил волосы, говорил:

— Все будет хорошо, Варенька, не надо плакать. — И добавил: — Конечно, и плохое навалится. Без этого не избежишь. Только не надо слишком бояться рока и фатума, то есть, судьбы. Вообще придавать слишком большое звучание жизненным качествам и обстоятельствам. Вот я дам вам прочитать мое исследование ощущений. Я открыл, что сумма радостных ощущений в жизни всегда равна сумме горестных переживаний, так что геометрическая сумма векторов всей жизни интегрально равна нулю. Понимаете?

Она не разумела. Теперь она плакала еще и оттого, что не понимала, о каких суммах векторов он толкует и зачем он что-то втолковывает именно сейчас. Варенька попросила:

— Не спрашивайте меня до послезавтра ни об чем. И наденьте ботинки, а то у вас же кальсоны промокли, еще, чего доброго, простудитесь.

Он и не спрашивал ее до назначенного дня, да и в назначенный день спрашивать было незачем: с того самого вечера, когда они катались на лодке, она стала еще более милой, простой, заботливой.

Теперь Варя просыпалась раньше, чем квартирант, и когда он вставал, то всегда находил на своем столе стакан холодного молока с погреба или пару яблок, только что сорванных в саду. Она перечинила и перегладила все его белье, переложила пахучей травкой. Она услышала в лавке, что у купца Пухова стоит в сарае ненужный токарный станок, и, вспомнив, что квартирант-геометр как-то говорил ей, будто бы мечтает купить токарный по дереву станок, рассказала ему про Пухова — и они вместе холили к торговцу чесноком и луком смотреть станок, а потом вместе шли домой, и Циолковский радовался станку, похожему на преувеличенную прялку, как ребенок радуется новой игрушке. Варвара тоже радовалась, и глаза ее светились такой нежностью, что геометру можно было не спрашивать ее ни о чем, а просто обнять ее, поцеловать рдяные, как спелые абрикосы, губы и сказать:

— Завтра будем венчаться.

Праздновать свадьбу он категорически отказался.

— Достаточно и того, — сказал он невесте, — что мы будем стоять под венцом в церкви, но чтобы потом еще у себя дома смотреть, как гости пьют зубровку, и для их забавы целоваться у всех на виду? Нет, мадам, от этого уж вы меня увольте!

В день венчания он решил перевезти домой токарный станок, купленный у купца Пухова. Сразу после уроков пошел к чесночнику, разобрал в сарае станок, погрузил на телегу, измазался от портов до ушей.

Когда пришел домой, увидел, что гости все-таки собрались, хотя ни он, ни Варенька их не звали.

Это тесть Евграф Егорович собрал свою братию — звонарей, пономарей и дьячков-старичков. Гости сидели в столовой уже пьяненькие. Варенька прислуживала им.

— Ура молодожену!— закричали гости, как только увидели его. — Горько! Горько же!

Он весело ответил:

— Товарищи гости, прошу не обижаться, сейчас буду станок транспортировать из космоса, всех извараксаю.

Варенька встала у двери рядом с мужем, сказала отцу:

— Простите, батюшка, я пойду мужу помогу, а вы тут сами как-нибудь.

Гости хотя и обиделись, но не отказались выпить «на подожок». А потом вспомнили про «стременную» и про ту, что «летит соколом». Иные жалели поповну: «Как с таким безбожным естествоиспытателем будет детей рожать?» Другие говорили: «Ничего, Всевышний всеблаг и всемилостив, он и от матерьялизма образумит!»

Ученый-самоучка

В годы, когда по заданию Исполнительного комитета партии «Народная воля» Кибальчич изготовлял динамитные бомбы с электрическими взрывателями, молодой геометр должен был научиться понимать ответы учеников по движению их губ, объяснять учебный материал столь увлекательно, чтобы дети, жестокие к недостаткам учителя, видели перед собой не «глухаря», а волшебника. Константин тщательно готовился к урокам и при этом находил время заниматься наукой. Он не хотел отказываться от избранной в юности цели: служить человечеству открытиями и изобретениями.

Уже в 1880 году Циолковский отправляет в Петербург свою первую теоретическую работу «Графическое изображение ощущений». Из столицы отвечают отказом и при этом забывают вернуть рукопись. А она была в единственном экземпляре...

В 1881 году Константин Эдуардович заканчивает следующую объемистую научную работу: создает основы кинетической теории газов, И снова разочарование, на этот раз еще более горькое: теорию газов, оказывается, уже давно создали. Но Циолковский не сдается. Следуют две новые работы: «Механика подобно изменяющегося организма» и «Продолжительность лучеиспускания Солнца».

Первый успех! За эти статьи учителя геометрии из Боровска избирают членом Русского физико-химического общества.

Как ни различны работы Циолковского, знакомясь с ними, убеждаешься, что они тесно связаны между собой. Молодой учитель не мог ограничиваться только мечтами о полетах в космос, он упорно нащупывал конкретный путь к осуществлению таких полетов.

В 1883 году Циолковский закончил рукопись, которой дал совершенно неожиданное для научного труда название: «Свободное пространство». Необычна эта работа и по форме. «Свободное пространство» — дневник, охватывающий март и апрель 1883 года. В эти месяцы Константин Эдуардович исправно ходил на службу, посещал церковь, вместе с молодой женой высчитывал, на чем можно сэкономить, чтобы дожить до следующей выдачи жалования, мастерил игрушки для первенцев: дочери Любови, а за ней сына Игнатия и делал центрифугу, чтобы изучать действие перегрузок на тараканов и цыплят. Обо всех этих заботах мы не найдем в дневнике ни слова. «Свободное пространство» — приключения мысли, умозрительные путешествия в среде, в которой не действуют силы тяжести, то есть в космосе. Обсуждая в дневнике, каким образом законы механики будут проявляться в космосе, Циолковский приходит к выводу, что единственным возможным способом передвижения в космическом пространстве является способ, основанный на действии реакции отбрасываемых от данного тела газовых частиц, вещества, или, другими словами, реактивное движение.

В зале научной биографии К. Э. Циолковского в Калужском храме космонавтики есть длинная витрина, в которой художники-оформители изобразили фигурки человечков, свободно плавающих в условиях невесомости. На черных стеклах они воспроизвели рисунки Константина Эдуардовича из «Свободного пространства», «Альбома космических путешествий» и астрономической «Рязанской тетради».

Конец XVIII и весь XIX век были ознаменованы попытками людей завоевать воздушное пространство. Героев-мореплавателей начали теснить герои воздухоплавания. Братья Монгольфье после открытия, что горячий воздух легче холодного, сооружают бумажный шар и с его помощью в 1783 году поднимаются над землей.

В России изобретатель Крякутиый пытался проделать то же самое еще в 1731 году. А в 1804 году академик Захаров поднялся в корзине воздушного шара, захватив с собой измерительные приборы. Так началась эпоха воздушных шаров. Новая стихия покорялась неохотно. Массовые жертвы. Но шары упрямо взмывали к облакам, то в одной, то в другой стране. Управляемый шар — это уже аэростат. В 1885 году Циолковский «твердо решил отдаться воздухоплаванию и теоретически разработать металлический управляемый аэростат». И уже в следующем году заканчивает новый рукописный труд под названием «Теория и опыт аэростата, имеющего в горизонтальном направлении удлиненную форму». Еще через год выступает на заседании Московского Общества любителей естествознания в здании Политехнического музея с докладом о своем проекте цельнометаллического аэростата.

Убежденность Циолковского в реальности и огромной пользе металлического аэростата была так велика, что он бросает все силы на разработку конструкций аэростатов, исследование их аэродинамических характеристик, пропаганду самой идеи. «Сделайте серебряный аэростат, и он вам будет давать 100% чистой прибыли на затраченный капитал. Даже аэростат из червонного золота даст приличный процент», —убеждал в статьях Циолковский.

Его доводы в пользу аэростата были неотразимы. Казалось, сама логика жизни требовала, чтобы как можно скорее строились верфи для серийного выпуска металлических аэростатов. Ведь тогда не будет ни одного человека, который не получил бы выгоды от аэростата. А как двинется, взывал молодой теоретик, промышленность с введением газового воздухоплавания! Сколько для аэростатов надо железа, стали, водорода... Человечество как бы приобретет целый океан, дарованный для того, чтобы связать людей в одно целое, в одну семью!

Однако вместо поощрений, признательности, общественного энтузиазма изобретатель познал равнодушные возражения и ледяной скептицизм. Правда, московские профессора, выслушав доклад Циолковского в Политехническом музее, похвалили учителя из Боровска за трудолюбие и оригинальность мыслей и даже пообещали перевести в Москву. Но слова своего не сдержали. В другой инстанции — еще более ответственной — в Императорском Русском Техническом обществе от неотразимых доводов Циолковского отмахнулись величественным жестом, назвав его аэростат «игрушкой ветров».

Изобретатель начал переписку с различными комиссиями, специалистами, референтами из технических журналов. «О выгодах своих я не забочусь, лишь бы дело поставить на истинную дорогу, — подчеркивал он в прошениях. — Моя цель всего лишь приобщить к излюбленному делу внимание и силы людей!»

Молодой ученый стремился во что бы то ни стало воплотить в жизнь идею управляемого металлического аэростата. Одновременно он взялся за тщательное исследование аэродинамических свойств аэростатов. Здесь вступал в силу уже знакомый по юношеским годам Циолковского принцип: искать вдохновение в самом неясном, трудном для понимания. Циолковского вдохновляла аэродинамика потому, что такой науки в конце 80-х годов еще не существовало, он создавал ее с азов, с постройки первой в мире аэродинамической трубы и весов.

Признанный «отец русского воздухоплавания» Н. Е. Жуковский, сам того не подозревая, очень точно выразил общий характер научной деятельности Циолковского в боровский период. В рецензии на рукопись учителя из провинции, которая называлась «К вопросу о летании посредством крыльев», Жуковский написал: «...автор, пользуясь малыми средствами анализа и дешевыми экспериментами, пришел по большей части к верным результатам». Жаль только, что талантливейший ученый и педагог Жуковский не заметил и не оценил вовремя другой самобытнейший и великий талант.

Астрономические исследования

В 1883 году в доме тестя Е. Е. Соколова зятем-геометром была написана одна из первых работ в области космических исследований, названная «Свободное пространство».

В форме научного дневника Циолковский дал образное, художественное описание необыкновенных явлений в мире без воздуха, без опоры и без тяжести. Заметки свободны и эмоциональны, будто это личные впечатления наблюдательного путешественника в свободном пространстве. Упругостью заключенного в скорописных строках лирического волнения они напоминают стихи.

Вот учитель уездного училища глубокой ночью за столом с листами бумаги описывает мысленный эксперимент.

Вот учитель уездного училища глубокой ночью за столом с листами бумаги описывает мысленный эксперимент.

«Мне хочется пить.
На расстоянии 10 метров от меня,
ничем не поддерживаемый,
висит в пространстве графин с водой.

В моем жилетном кармане часы,
в моих руках — клубок тонких ниток,
массой которых я пренебрегаю.

Свободный конец нитки привязываю к часам и
эти часы бросаю в направлении от графина.

Часы быстро от меня уходят;
клубок нитей развивается,
я же сам постепенно к графину приближаюсь...»

Затем рождается образ космического аппарата, движущегося и управляемого с помощью реактивной тяги:

«Вот, например, дана бочка,
наполненная сильно сжатым газом.
Отвернем один из тончайших кранов, и
газ устремится из бочки,
причем упругость его будет отталкивать также
непрерывно и бочку.

А в результате
движение бочки изменится.
можно так управлять
выхождением газа,
посредством нескольких кранов,
что движение бочки будет совершенно зависеть
от желания того, кто
кранами управляет.

Это значит вообще, что всякое
движение в свободном пространстве,
если оно равномерное,
сопряжено с непрерывною потерею вещества,
то есть потерей опоры.

Если бы в свободном пространстве
нужны были жилища,
то, как бы они ни были велики,
они не могли разрушиться
от своей непрочности.

Целые горы и дворцы,
произвольной формы и величины,
могли бы держаться
без всякой поддержки и связи с опорою...

На планете Земля
в руках не удержу 4 пуда.
В свободном же пространстве
и тысяча пудов нисколько бы
даже мой мизинец не отяготили».

Свободное пространство!.. Оно все сильнее манило молодого звездного штурмана и мастера из Боровска. Это пространство было безграничным простором проектирования для приложения интуиции и дальновидения ума, скованных геоцентрическим бытом.