Разведчик лунных берегов | Глава 8. Дом на Луне

Глава 8. Дом на Луне

Фантастические желания

В 1886 году в Боровск приехал выпускник физического факультета С.-Петербургского университета, организатор одной из первых русских электромастерских в своем родовом селе Почуеве Тарусского уезда П. М. Голубицкий. Услышав от боровских жителей о «чудачествах» геометра из уездного начального училища, известный физик навестил «чудака» и дважды был потрясен: убожеством домашней обстановки и богатством творческих замыслов этого человека.

«Беседа с Циолковским глубоко заинтересовала меня, — рассказывал Голубицкий московскому профессору физики А. Г. Столетову. — С одной стороны меня поразила крайняя простота приемов, простое дешевое устройство моделей, с другой — важность выводов. Невольно припомнились великие ученые Ньютон, Майер, которые часто из ничего не стоящего опыта приходили к научным выводам неоценимой важности. Да, впрочем, кто не знает, что дело не в цене скрипки, а в таланте музыканта! Однако ж и без струн играть нельзя, и реализовать Циолковскому его идею без денежных средств тоже невозможно».

Голубицкий предложил Циолковскому познакомиться с профессором Московского университета Александром Григорьевичем Столетовым и сделать сообщение для ученого сообщества о своих научных работах.

Поездка состоялась в апреле 1887 года. На заседании Московского «Общества любителей естествознания» в здании Политехнического музея Константин Эдуардович выступил с докладом о своем металлическом управляемом аэростате.

Председательствовал Столетов, присутствовали видные ученые. Лидер русских физиков рекомендовал рукопись боровского геометра «Теория аэростата» на окончательное рассмотрение профессору Московского Высшего технического училища и Московского университета Николаю Егоровичу Жуковскому.

…После завершения философско-фантазийного трактата «Свободное пространство» к Луне обратились мысли геометра из уездного училища Циолковского.

Варвара Евграфовна, жена учителя-погорельца, вспоминала, как летом 1887 года в горестные дни выживания после сокрушительного пожара муж рассказывал ей забавные истории про странствующих по Луне двух научных исследователей из провинции – геометра и физика.

Тем летом Циолковский вчерне набросал фантастическую повесть «На Луне». Он нарисовал яркие и конкретно-правдивые пейзажи планеты - космического спутника Земли, до которого не смогли добраться герои Жюля Верна.

Поутру они проснулись…

Повесть Циолковского - это фантастические путевые заметки одного из двоих пресерьезнейших мужчин сравнительно молодого возраста и интеллигентного состояния. Лирический герой заметок, предположительно, педагог; его товарищ - физик. Зная о дружбе Константина Циолковского с электрофизиком Павлом Голубицким, начавшейся в 1886 году, есть соблазн домыслить, что второй лунный путешественник имел прототипом Павла Михайловича.

Наибольшее логическое значение, на мой взгляд, имеет то положение реальностей, что герои фантастической повести «На Луне», как и персонаж из повести «Сон» немецкого геометра Иоганна Кеплера, написанной за два века до рождения Циолковского, осмысленно, научно и глобально наблюдают с поверхности Луны тоскующую в космическом одиночестве живую, разумную Землю.

…В 1887 году в Политехническом музее в Москве могло бы быть создано бюро пропаганды физических и космических эффектов. В числе выступающих авторов от Русского Физико-химического общества активными и публично яркими были бы судья-изобретатель из Тарусы Павел Голубицкий и преподаватель Боровского начального училища Константин Циолковский. Телеграммами из Москвы их можно было бы привлечь для выступлений по России. Изобретатель телефонов читал бы лекции о развитии электросвязи, а геометр из Боровска – о строении Луны. До Тарусы из Боровска Константин мог бы доехать дилижансом, а из Тарусы в Серпухов ученики Столетова отправились бы пароходом. И летней ночью, во время грозы командированным лекторам приснился бы один и тот же сон.

…Проснувшись в какой-то гостинице, Константин хочет понять, где он. При этом, естественно, смотрит на друга-физика, спящего в той же комнате.

Дав истощиться запасу удивления Павла, учитель геометрии обратился к нему с просьбой разрешить вопрос: что такое случилось — увеличились ли их человеческие, «приокские» силы или уменьшилась тяжесть?

И то и другое предположения были одинаково изумительны, но нет такой вещи, на которую человек, к ней привыкнув, не стал бы смотреть равнодушно. До этого Константин и Павел еще не дошли, но у них уже зародилось желание понять причину перемены пространства бытия.

Бывший питерский студент Павел Голубицкий, привыкший к анализу, скоро разобрался в массе явлений, ошеломивших и запутавших ум Константина. Физик повел молодого боровского педагога, всклокоченного после сна, неумытого и с нечищенными зубами, к стоявшему в углу гостиничного номера, возле книжного шкафа, тренажеру, оборудованному динамометром.

— По силомеру, или пружинным весам,— сказал он,— мы можем измерить нашу мускульную силу и узнать, увеличилась ли она или нет. Вот наблюдай: я уперся шлепанцами в траверзу тренажера и тяну за нижний крюк силомера. Видишь — сорок килограммов; моя сила не увеличилась. Можешь убедиться, что и ты спросонок не стал богатырем вроде Ильи Муромца.

— Мудрено с тобой согласиться,— возразил Константин,— факты противоречат. Объясни, почему я запросто поднимаю край книжного шкафа, в котором не менее четырехсот кило исторических и научных трудов?.. Объясни, кстати, и легкость прыжков под потолок?

Книжный шкаф из светлых кедровых досок, с искусной, в русском стиле резьбой, громоздился, как готический храм, в углу гостиной. За витражами из цветных стекол в дверцах просматривались тесные ряды старинных фолиантов в переплетах из козлиной и телячьей кожи. Верхнюю полку занимали фолианты толщиной в захват большого и указательного пальцев длани крупного мужчины, каковыми были и физик, и геометр. Поверху книжных обрезов отложилась черненая липкая пыль тончайшего помола. На полке нетесно стояли с малым наклоном то вправо, то влево, труды египетских, вавилонских и китайских звездочетов.

На следующей вниз полке были богословские, философские и астрологические книги. Начинал ряд ветхий том Плутарха, его диалог «О лике, видимом на диске Луны».

Еще ниже были труды ученых Александрийской школы, в том числе четыре пергаментных манускрипта Птолемея, знаменитое «Четверокнижие», в составе которого была и астрономическая энциклопедия раннего средневековья «Альмагест».

Константин нашел томик немецкого математика и астролога Иоганна Кеплера. Книга была на латинском языке. Физик изучал латынь в тверской гимназии, а Константин овладевал самостоятельно в залах Румянцевской библиотеки в Москве. В книге Кеплера были научно-художественные повести «Новогодний подарок, или О шестиугольных снежинках», «Разговор с звездным вестником Галилеем», «Сон, или Посмертное сочинение о лунной астрономии».

Константин полистал том, нашел научно-фантастический сон Кеплера, раскрыл «Селенографическое приложение», в котором описывалось представление автора о лунном рельефе.

«Достопочтенный и ученейший муж, высокочтимый покровитель! – прочитал Константин отчеркнутое чьим-то грифелем место в книге. – Вряд ли найдется сейчас кто-нибудь, с кем я предпочел бы поговорить при личной встрече о занятиях астрономией охотнее, чем с тобой…»

- Это Иоганн Кеплер обращается к своему меценату преподобнейшему отцу Паулю Гульдину, - пояснил Константин, отвлекшись от старинной книги. – Какое совпадение! Я бы тоже мог обратиться к тебе, достопочтенный Павел Михайлович, с такими же словами!

- Ну-ну, - улыбнулся под пышными, рыжеватыми от табака усами физик. – Впрочем, действительно похоже на дружеские разговоры. А что там насчет лунного рельефа? Если мы в самом деле на Луне, так Кеплер нам будет проводник, поможет не заблудиться.

А затем Павел и Константин вернулись к тренажеру.

— Ты поднимаешь грузы, прыгаешь и чувствуешь себя легко не оттого, что у тебя силы стало больше, а оттого, что тяжесть необыкновенно мала; можешь убедиться посредством тех же пружинных весов. Мы даже узнаем, во сколько именно раз она уменьшилась...

С этими словами Павел поднял первую попавшуюся пудовую гирю, покрытую седой пылью, и привесил к динамометру.

— Смотри! — продолжал он, взглянув на показания весов.— Гиря в шестнадцать килограммов показывает меньше трех. Очевидно, что тяжесть ослабла в шесть раз.

Подумав, он прибавил:

— Точно такое же тяготение существует и на поверхности Луны. Это происходит от малого ее объема и малой плотности ее вещества.

— Уж не на Луне ли мы? — захохотал Константин.

— Если и на Луне,— смеялся и Павел, — то беда в этом не велика: такое чудо, коль оно случилось, может повториться в обратном времени, то есть оба мы опять возвратимся восвояси.

…Комнаты в лунном доме были обширными, с высокими потолками. Чисто выметенные полы из широких лиственничных плат отсвечивали сухим глянцем. И все-таки подошвы геометра и физика скользили по полу, будто по земному льду или по мокрому снегу, так что приходилось напрягать осторожность.

Когда хотелось ускорить шаг, то надо было заметно наклоняться. Так наклоняется гужевая лошадка, когда ее понуждают сдвинуть телегу с непосильным грузом. Зато все прочие движения и перемещения давались исследователям легко. Спускаться со второго этажа ступеньки на ступеньку по лестнице - как это скучно! Движение шагом - как это медленно!

Двигаться они выучились вскачь; спускались и поднимались прыжками через полдюжины ступеней, как самые отчаянные школяры, а то и прямо махали через всю лестницу или из окна.

Побегав по дому, выпрыгнули через открытое окно базы наружу и побежали вскачь по направлению к одной из ближайших гор.

Солнце слепило электродуговым пламенем и казалось ультрасиним.

Звезды и планеты можно было видеть, закрыв глаза руками от Солнца и от окрестностей, блиставших отраженным светом, также синеватого сияния. Звезды не мигали и не мерцали, что делало их похожими на вбитые в черный свод гвозди с серебряными головками.

А вон и месяц туземной планеты - последняя четверть! Поперечник его казался раза в три или четыре больше, нежели диаметр небесного боровского месяца. Да и блестел он ярче, чем днем на Земле, когда плывет средь облаков белоснежной уточкой.

Тишина... ясная погода... безоблачное небо... Не видно ни растений, ни животных...

Пустыня с черным однообразным сводом и с синим Солнцем-мертвецом. Ни озера, ни реки и ни капли воды! Нигде ни одной снежинки! Хоть бы горизонт белелся - это указывало бы на присутствие паров, но он так же черен, как и зенит!

Нет ветра, который шелестит травой на холмах и качает вершинами боровых сосен под Боровском. Не слышно стрекотанья кузнечиков... Не заметно ни птиц, ни разноцветных бабочек!

Одни горы и горы, страшные, высокие горы, вершины которых, однако, не блестят от снега. Мрачная величавость! Даже горы обнажены, бесстыдно раздеты; не видно на них легкой вуали - прозрачной синеватой дымки, которую накидывает на земные горы и отдаленные предметы воздух...

Геометру вспомнились просторные дали и зимние возвышенности вокруг глубинного городка Боровска, увиденные им впервые после рождественских каникул 1880 года, когда он подъезжал в промерзшем гужевом возке к центру русского старообрядчества, прижимая к себе плетеную багажную корзину с серой папкой и «Свидетельством» уездного учителя. Сколь нежен, жемчужно бел был вид зимнего сна живой планеты в сравнении с незамутненной прозрачностью безвоздушного лунного пейзажа. Какие строгие, поразительно отчетливые ландшафты! А тени! О, какие темные! И какие резкие переходы от мрака к свету! Нет тех светлых переливов цвета, к которым так влечет взор земного путешественника: эту благодать дарует только объемлющая Божественную твердь земли и водную гладь атмосфера.

Повсюду навалены завалы из камней... Глыбы черные и белые, большие и малые, но все острые, блестящие, не закругленные, не смягченные волной, которой никогда здесь не было, которая не играла ими с веселым шумом, не трудилась над ними!

А вот место совсем гладкое, хоть и волнистое: не видно ни одного камешка, только черные трещины расползаются во все стороны, как змеи... Твердая почва - каменная... Нет мягкого чернозема; нет ни песка, ни глины.

Почва была холодна и дышала холодом, так что ноги зябли, но Солнце припекало. В общем, чувствовалось неприятное ощущение холода. Это было похоже на то, когда озябший человек греется перед пылающим камином и не может согреться, так как в комнате чересчур холодно.

На обратном пути быстроногий геометр Константин и монументальный физик Павел согревались, перепрыгивая с легкостью серн через двухсаженные каменные груды... То были граниты, порфиры, сиениты, горные хрустали и разные прозрачные и непрозрачные кварцы и кремнеземы - все вулканические породы.

Павлу вспоминались сырые срезы обрывов оползневых пластов на волжских берегах в родном Корчевском уезде Тверской губернии. Там живая минеральность земного чехла поражала взор искристой рассыпчатостью и глинистой пластичностью. А на данной планете пребывания совсем не было ни ржавой сумрачности глин, ни золотых песков, ни ворсистых корневищ от лопухов и иных упорных растений. Все только вулканическая пепельность и метеоритная шлаковость.

…В гостиной гостиницы из-за равномерности тепла самочувствие было хорошим. Комфортность располагала исследователей мирового пространства приступить к новым опытам и обсуждению всего виденного и замеченного.

Ясное дело, что геометр и физик каким-то чудесным образом попали на иноземную планету, где нет ни воздуха, ни какой-либо иной атмосферы.

«Ведь если бы был газ, - рассуждал вслух Константин, совсем недавно создавший в Боровске самостоятельно кинетическую теорию газов, - то мерцали бы звезды; если бы был воздух, небо было бы голубым по причине неравномерности спектрального поглощения и была бы дымка на отдаленных горах.

- Да, но в таком случае каким же образом ты, Константин, и я, например, Павел, дышим и слышим друг друга?.. Ты со своей газовой точки зрения это понимаешь?

Константин, рослый и прямой, в очках с маленькими стеклышками и учительской щетинистой бородкой, помотал продолговатой и кудлатой головой.

- Вот и я, хоть и учился физике в Петербурге у Ленца и Петрушевского, тоже не могу вбуравиться!- смущенно признался широкоплечий, могучего сложения тарусянин Павел.

Этого они не понимали.

Куда ни чкнись, геометр и физик видели отсутствие воздуха. Например, ни Константину, ни Павлу не удавалось закурить сигары: сгоряча исследователи попортили пропасть спичек.

А закрытый и непроницаемый резиновый мешок сдавливался без малейшего усилия; такого не могло бы быть, если бы внутри мешка был какой-нибудь газ.

- А может быть, мы все-таки на Луне? – в который раз озадачился физик, последователь Галилео Галилея. - Ты заметил, что отсюда Солнце не кажется ни больше, ни меньше, чем с Земли? Ведь с других планет оно должно казаться или больше, или меньше.

- Да, мы на Луне: все говорит про это! – согласился геометр, поклонник Иоганна Кеплера.

Селенография времени

Оба исследователя сильно измотались от прогулки. Усталость была не столько физическая, сколько умственная и эмоциональная. Клонило ко сну непреодолимо...

Что-то скажут часы?.. Константин и Павел поднялись после сна в шесть часов по земному времени, теперь было пять... То есть прошло одиннадцать часов; между тем, судя по теням, Солнце почти не сдвинулось: вон тень от крутой горы – она немного не доходила до дому, да и теперь столько же не доходит; а там тень от флюгера упирается на тот же камень...

В этом исследователи нашли новое доказательство, что непостижимым способом занесло их именно на Луну... В самом деле, вращение ее вокруг оси так медленно... Здесь день должен продолжаться около пятнадцати земных суток, или триста шестьдесят часов, и столько же - ночь. Не совсем удобно... Солнце мешает спать!

Константин вспомнил рассказы своего московского наставника Николая Федоровича Федорова, которому приходилось и в приполярных Соловках пожить. Он, бывало, то же страдал от беспокойства, когда Солнце не сходило с небосклона и ужасно при том надоедало!

Однако большая разница наблюдений есть между тем и этим. Здесь Солнце движется медленно, но тем же порядком; там оно движется быстро и каждые двадцать четыре часа описывает невысоко над приполярным горизонтом круг...

И там и здесь можно употребить одно и то же средство: закрыть ставни.

Но верны ли часы? Отчего такое несогласие между карманными и стенными часами с маятником? На первых - пять, а на стенных - только десятый... Какие же верны? Что это маятник качается так лениво?

Очевидно, часы с маятником отстают!

Физик Павел заявил, что его карманные часы в серебряном корпусе, дареные матушкой к свадьбе, не могут врать, так как швейцарские шестеренки в них движет не тяжесть, а упругость стальной пружинки, которая все та же - как в швейцарской Женеве, так и на Луне.

Решили это проверить, считая пульс. У геометра было семьдесят ударов в минуту... После следующего замера семьдесят пять... Немного больше, но физик истолковал это как следствие нервного возбуждения от необычайной обстановки и сильных впечатлений.

Была еще одна возможность проверить время. Ночью они надеялись увидеть Землю, которая делает оборот в двадцать четыре часа. По страстной рекомендации физика это лучшие и непогрешимые часы!

Геометр Константин с почтением наблюдал, как физик Павел снимает длинный маятник, и укорачивает его в шесть раз. Солидные кабинетные часы французской работы превратились в торопливые московские ходики-чикуши, кухонную роскошь небогатых российских горожан.

Впрочем, на Луне это были уже не чикуши, поскольку укороченный маятник вел себя так, что кабинетные часы сделались согласны с карманными.

...По биологическим часам первый день на Луне близился к вечеру. Исследователи успели так вымотаться, что и говорить стало невмоготу. Улеглись на свои кровати в спальной комнате базы, накрылись легкими верблюжьими одеялами, которые на Луне казались «воздухоткаными» из-за шестикратной легкости.

Подушки и тюфяки так и остались в сундуках. На Луне можно было спать даже на досках.

Павел совсем перестал отвечать; заснул и Константин.

Первый сон на Луне

А спустя семь земных часов они проснулись без будильника. Но почти одновременно. Сказалась многолетняя привычка вставать рано на службу.

Проснулись с шутливой перекличкой. Настроение у геометра и физика было одинаково веселым. Бодрость и волчий аппетит... Съели по две порции гречневой каши с печеночным фаршем и выпили по бокалу горячего крепкого чаю из самовара, треща пересохшими баранками. До сих пор лунное волнение лишало исследователей с Земли обыкновенного позыва к еде.<

Константин рассказал Павлу свой странный сон.

Константину приснился сон. Будто он попал в Политехнический музей на семинар под названием «О лике видимом на диске Луны», который вел профессор Александр Григорьевич Столетов.

Первым на семинаре выступал дух младшего брата Плутарха, грека из первого века после рождества Христова.

Монах Ламприй тоже был мудрый философ и талантливый ритор. Явившись Константину во сне, он рассказал о своем гениальном старшем брате.

В диалоге «О лике видимом на диске луны», Плутарх (ок. 46 г. - после 119 г.) говорил о разнообразных вещах, относящихся к астрономии, космологии, географии, катоптрике - эффектах стеклянных призм, линз, зеркал.. Это произведение не было научным трактатом, а представляло собой художественное изложение различных научных теорий относительно физических свойств и природы луны.

- Вселенная в целом непричастна движению в пространстве, но состоит из несущегося вверх и вниз вещества. Вселенская иерархия состоит из трех уровней.

Солнце занимает в пространстве главенствующее положение; как и ум, оно самостоятельно и неподвластно ничему другому. Солнце, по Ламприю, выполняет функции Бога. Над происходящим властвуют мойры: Атропос - на солнце ведает рождением и распространением умов, Клото - на луне соединяет и разлучает умы и души,, Лахесис - на земле вселяет умы и души в телесные оболочки и определяет участь родившихся и умерших первой смертью «человеков».

Луна, как и душа, по своей природе подвержена смешению, поскольку находится между солнцем и землей. Она состоит из звездного и земного вещества, проникнута эфиром во всю свою толщу и является существом одушевленным и производящим.

Луна соразмерна по легкости и тяжести, велика, движется, на ней имеются большие и малые провалы и выемки, подобные земным.

Луна состоит из двух частей: верхняя - Елисейские поля - обращена к небу, нижняя – дом Персефоны - к земле.

Земля занимает последнее место во Вселенной. Она бездушна, пассивна и находится в подчинении. По природе земля мягка, ибо состоит из воздуха и влаги. Находясь во власти Деметры, земля всегда стремится к луне, которая находится в подчинении Персефоны, дочери Деметры.

Движение луны упорядочено и поступательно: она движется по неким кругам, обращающимся около других кругов. Положение этих кругов друг к другу или по отношению к земле, а также их обращение, объясняет видимое с земли движение луны, ее высокое или низкое положение, а также изменения луны по широте и долготе.

Климат на луне не жаркий, но похож на весенний на земле. Воздух луны - тонкий и прозрачный - рассеивает свет, который не нуждается в каком-нибудь производящем его веществе. Вероятно, на луне поднимаются ветры.

Из растений на луне растут те, что не испытывают надобности ни в дождях, ни в снегах и легко живут при летнем и тонком воздухе: корнеплоды, семена и деревья. Вследствие колебания и вращения луны на ней появляются роса и влага, вполне достаточные для роста растений.

По составу луна - тело не огненное и сухое, а мягкое и влажное. Скорее всего, луна имеет естественные свойства, противоположные солнцу: она смягчает и увлажняет то, что солнце делает твердым и иссушает, она насыщает влагой и охлаждает его теплоту, поступающую к ней и смешивающуюся с нею.

В конце его выступления Константин задал вопрос:

- Живет ли кто-то на Луне и могут ли на ней жить подобные людям разумные существа? И вообще, кто построил «Дом на Луне», устроил подворье и спортивную площадку, насадил двор?Ответа он не услышал – проснулся.

Пить хотелось, будто с похмелья, хотя ни вина, ни пива в продовольственных запасах на базе не нашлось.

> Константин взял графин с водой, открыл пробку… Прозрачная вода в граненом графине побелела от пузырей и вяло закипела.

Он вспомнил свое боровское сочинение про свободное пространство, в котором описывал состояние графина с водой в невесомости. Не учел тогда способность закипания воды. И вот Константин дотронулся рукой до графина на Луне. Не обжечься бы!.. Нет, вода была только теплой. Неприятно такую пить!

- Мой физик, что ты скажешь? - спросил геометр.

- Здесь абсолютная пустота, - объяснил Павел, - оттого вода и кипит, не удерживаемая давлением атмосферы. Пускай еще покипит: не закрывай пробку! В пустоте кипение оканчивается замерзанием... Но до замерзания мы не доведем ее... Так, хватит! Наливай воду в стакан, а пробку заткни, иначе много выкипит.

Медленно льется жидкость на Луне!.. Вода в графине успокоилась, а в стакане продолжала безжизненно волноваться - и чем дольше, тем слабее.

Остаток воды в стакане обратился в лед, но и лед стал испаряться, уменьшаясь в массе.

Хлеб, баранки и другую, более или менее твердую пищу можно было есть свободно, хотя все быстро сохло в незакрытом герметически пехтере: караваи хлеба быстро обратились в камень, фрукты съежились и также сделались довольно тверды.

Впрочем, их кожица все еще удерживала влажность.

- Ох, эта привычка кушать горячее! Как разогреть наши консервы из гречки с печенкой? Ведь здесь нельзя развести огонь: ни дрова, ни уголь, ни даже спички не горят! Как-то мы теперь пообедаем?- беспокоился Константин.

- Не употребить ли в дело Солнце?.. – предложил физик Павел. -Пекут же яйца в раскаленном песке Сахары!..

И горшки, и кастрюли, и другие сосуды исследователи переделали так, чтобы крышки их плотно и крепко прикрывались. Все было наполнено чем следует, по правилам кулинарного искусства, и выставлено на солнечное место в одну кучу. Затем они собрали все бывшие в доме зеркала и поставили их таким образом, чтобы отраженный от них солнечный свет падал на горшки с гречневой кашей и кастрюли с консервированным борщом.

Не прошло и часа, как путешественники могли уже есть хорошо проварившиеся и изжаренные борщ и кашу.

Одно было нехорошо: надо было спешить. Константин и Павел поочередно давились и захлебывались. А происходили спазмы оттого, что борщ кипел и охлаждался не только в тарелках, но даже и в горле, в пищеводе и желудке; чуть зазевался – глядишь, вместо борща глыбка льда...

Во всяком случае, все-таки пришельцы с Земли на лунной базе были сыты и довольно покойны. Вот только не могли они взять в толк, как это выходит у них обходиться без воздуха, каким таким образом они сами, их базовый дом в два этажа, двор, сад и запасы пищи и питья в погребах и амбарах перенесены с Земли на Луну. На них нападало даже сомнение.

И геометр Константин, и физик Павел тревожно думали: не сон ли это, не мечта ли, не наваждение ли бесовское? И за всем тем оба скоро привыкли к своему положению и относились к нему отчасти с любопытством, отчасти равнодушно: необъяснимое их не удивляло, а опасность умереть с голоду одинокими и несчастными им даже не приходила на мысль.

Атлеты вне Земли

Физически крепкие и хорошо образованные «лунатики», начали исследовать мировое пространство с подворья лунной базы, где зеленел фруктовый сад и винтами волнились в безветрии канаты на гимнастической площадке.

Воодушевляло и радовало странников-космистов неизбывное чувство праздничной легкости свободного пространства. Малое притяжение неведомой планеты взбудоражило в них ностальгию по детской поре земной жизни и позволило совершать чудеса физкультуры.

«Как приятно бежать, — радовался лирический герой повести Циолковского «На Луне» — ног не чувствуешь под собой!»

При каждом ударе пятками по лунному грунту исследователи пролетали по два-три метра. В минуту – весь двор лунной базы. Мчались со скоростью скаковой лошади.

Пришельцы делали измерения: при галопе, довольно легком, над почвой поднимались метра на три, в продольном же направлении пролетали по пять и более метров.

Геометр Константин вспоминал, что по канату и шесту в детстве он взбирался с трудом. Но на Луне все легко. И он устремлял друга-физика к гимнастике.

Едва напрягая мускулы, даже, для смеху, с помощью одной левой руки они взбирались по канату на высоко вознесенную наблюдательную площадку.

Страшно: метра три до почвы!.. Кажется, что находишься на неуклюжей Земле!.. Кружится голова…

С замирающим сердцем Константин первым решился броситься вниз. Полетел… Ай! Ушиб слегка пятки.

- Понятное дело, - сказал осторожный Павел.- Прыжок отсюда на Земле равен прыжку с третьего этажа. Ясно же, достанется по пяткам!

- В сад!.. – позвал радостный от легкотни Константин. – По деревьям лазать, по аллеям бегать!..

Свежая зелень… Защита от Солнца… Высокие липы и березы! Как белки, пришельцы с Земли прыгали и лазили по нетолстым ветвям, и они не ломались.

Константин поднял большой камень и ударил о другой; посыпались искры.

— Кинешь метров на сто этот камень? — спросил Павел.

— Не знаю, попробую!

Они взяли по небольшому угловатому камню… Камень Константина перенесся через жилой дом базы. Следя за его полетом, лирический герой повести Циолковского очень опасался, что разобьет стекла.

Странники утомились: огромный двор и сад стали казаться клеткой. Пустились за околицей в забег по ровной местности. Встречались неглубокие рвы, метров до десяти шириной. С разбегу перелетали их, как птицы. Но вот начался подъем; сперва слабый, а затем все круче и круче. Какая крутизна!

Луна Луною, однако и легкие прыжки утомили. Присели передохнуть.

«В таких случаях, - писал в повести о Луне боровский учитель, - мы переворачивались в пространстве раз до трех. Интересно испытать это движение, интересно и видеть его со стороны. Так, я подолгу наблюдал за движением моего физика, совершавшего без опоры, без почвы под ногами многие опыты. Описать их – надо для этого целую книгу».

Вячеслав Бучарский

«Разведчик лунных берегов»

Содержание

Аннотация