«Разведчик лунных берегов»

Глава 13. Полный специалист

Вдохновение

В отчете штатного смотрителя Калужского уездного училища о сорокалетнем Константине Эдуардовиче говорилось: «Учитель арифметики и геометрии г. Циолковский — полный специалист своих предметов и преподает их с особым умением: ясность, точность, определенность, строгая последовательность и наглядность — отличительные черты в изложении им уроков математики».

Сохранилась фотография 1897 года, где Циолковский запечатлен среди учителей Калужского уездного училища. В первом ряду священник в камилавке и в рясе, с обильной бородищей. Бородки у остальных педагогов поскромнее. И достаточно рослый, с мощными, слегка обвислыми плечами Константин Эдуардович при бороде и усах; спокойное лицо провинциального интеллигента, внимательный и исполненный достоинства взгляд из под широких шторок-век и из-за стекол очков.

В тот год Циолковский иногда замещал хворого преподавателя физики в епархиальном женском училище. «Епархиалки» спустя много лет вспоминали, как глуховатый учитель пускал по классу монгольфьер — бумажный шар, наполненный горячим воздухом от спиртовки. К шару была привязана куколка, неуклюжая, точно балахонщик-космонавт в скафандре.

Новый учитель, успокоив визжавших от восторга девочек, говорил им буквально следующее: «В природе материи есть очень непонятная и совершенно неисследованная сила. Это сила земного тяготения, которая держит всякое любое тело у Земли и не пускает нас на небо. Но и эту силу притяжения мы одолеем!»

В начале 1897 года учитель епархиальной физики раскритиковал в калужской газете конструкцию авиационной модели американца по фамилии Ланглей.

Вскоре после того журналисты «Калужского вестника» для привлечения внимания подписчиков напечатали статью, которая называлась «Нет пророка в Отечестве своем»; в ней рассказывалось о большом интересе французов к творчеству изобретателя из Калуги — Циолковского. Парижане, дескать, признают высокую ценность металлических аэростатов, изготовленных епархиальным физиком, а вот на родине на берегах Оки Циолковский предан густому забвению.

Авторы статьи призывали «продвинутых» читателей высказать свое мнение по поводу научных работ господина Циолковского.

Однако местные субъекты предпринимательства и духовности не откликнулись на приглашение газеты.

...Идея ракеты воспламенила дух Циолковского с той же безмерной силой, с какой много лет назад зажгла его идея аэрона. Но теперь Константину Эдуардовичу было сорок лет, а не восемнадцать. За педагогическую деятельность он был награжден орденом св. Станислава и повышен в чине. К тому же он имел огромный исследовательский и литературный опыт. Циолковский понимал, что если проект воздушного летательного снаряда — аэростата — встретил такую единую оппозицию специалистов, то во сколько же раз больше встретит агрессивного сопротивления «прожект» межпланетного корабля, который даже нельзя испытать и проверить. Ну, во-первых, не придумали еще такой жаростойкий металл, который понадобится для модели; а во- вторых, вспышка ракетного взрыва поднебесной силищи может сжечь несколько домов в Завершье, а то и весь богоспасаемый город Калугу.. Так что спешить некуда, господин геометр! Никакой торопливости, никакой суеты: считайте и обдумывайте, вычисляйте и размышляйте — и пусть время охлаждает жар провинциальных восторгов и надежд.

Он занимался ракетой каждый вечер. Это были лучшие часы в сутках. Росла и росла стопка листков бумаги, исписанных цифрами. И вот уже вычислена сила, потребная для преодоления ракетой собственной тяжести, чтобы взлететь подвысь; уже подсчитана необходимая скорость, чтобы рукотворный снаряд стал вращаться вокруг Земли подобно маленькой луне; и вот уже подобрана скорость, нужная снаряду, чтобы вырваться на просторы вселенной, к Марсу, к самым отдаленным планетам. Уже найдена дробь отношения полного веса ракеты к весу горючего, которое она должна взять с собой в полет; наконец уже выведена основная формула движения ракеты, которая впоследствии будет названа формулой Циолковского и станет основой всей науки о полетах в межпланетном пространстве.

Циолковский смоделирова теоретически фундаментальное уравнение, с которого теперь начинаются все учебники по ракетодинамике. И везде, в России и за рубежом, оно называется «формулой Циолковского».

За стеклом витрины в зале научной биографии Государственного музея в Калуге есть фотокопия странички из рукописей епархиального учителя, на которой в математических символах выражена зависимость ракеты от ее массы. На ней рукой автора помечена дата: 10 мая 1897 года.

Работая над теорией реактивного движения, Циолковский пребывал в возбужденности неугасимого творческого подъема. Одна за другой рушились монолитные стены, закрывавшие человечеству путь в космос. Все очевиднее становилось, что реактивный прибор является той счастливой возможностью исследования мировых пространств, в которой соединено все, что необходимо для преодоления человеком плена земного притяжения.

Ну, во-первых, ракета может разогнаться до скорости, необходимой для выхода на орбиту Земли. Во-вторых, задавая снаряду осевое вращение, можно получить на его борту искусственную тяжесть, чтобы невесомость не слишком досаждала еще не привыкшим путешественникам. В-третьих, управляя направлением газовых струй, можно изменять ориентацию движения реактивного прибора. В четвертых, в безопорный космический корабль вполне вписываются все приемы автоматического управления полетом, которые Циолковский разрабатывал, создавая теорию управляемого аэростата.

Восторг Циолковского был столь сильным, что, не прерывая вычислений, связанных с теорией ракеты, он начал писать новую фантастическую повесть.

Звездный зал в Гималаях

Воздухоплавательная фея была похожая на дочь миллионера, с которой в юные годы переписывался приезжий из Вятки Костя Циолковский. Муза вдохновения возложила свою сиятельную длань с растопыренными пальчиками на листки с вычислениями. А потом игриво дунула из алой округленности сочных губок на карандашные строчки. Фея запустила в них духовный порыв веры, смешала и перепутала цифры, придала им причудливые формы. И вот цифры стали невидимо-прозрачным пространством космоса, окружающим нашу планету. А епархиальный физик сорока лет с изумлением приподнимает брови, и мышцы его лица размягчаются, и губы приоткрыты от восхищения, и складки у рта изменили свое направление и родилась меж ними улыбка радости.

Циолковский откладывает в сторону листок с расчетами, берет новую стопку бумаги, обмакивает перо в чернила и пишет название: «Вне Земли. Научно-фантастическая повесть».

...Между величайшими отрогами Гималаев вблизи от заветной Шамбалы стоит красивый замок — жилище людей. Француз, англичанин, немец, американец, итальянец и русский недавно в нем поселились. Разочарование в людях и радостях жизни загнало их в это уединение. Единственной отрадою была наука. Самые высшие, самые отвлеченные стремления сплотили братскую отшельническую семью. Пришельцы были «олигархами», то есть баснословно богатыми финансовыми игроками, и свободно удовлетворяли все свои научные прихоти. Дорогие опыты и сооружения постоянно истощали карманы научных отшельников, однако не могли истощить. Связь с миром ограничивалась потребностями строительства и монтажа оборудования. Для этих работ требовались наемные специалисты и работники высокой квалификации, но как только объекты подключались к выходным трансформаторам гидроэлектростанции на берегу высокогорного озера, научные олигархи брали творческий отпуск: снова погружались в свои изыскания и в свое уединение. В оборудованном по последнему слову техники замке кроме них, находились только служащие и рабочие, прекрасные жилища которых ютились кругом.

На самой вершине дворца была обширная стеклянная зала, куда особенно охотно сходились отшельники — анахореты.

Вечером, после заката солнца, через прозрачный купол залы сверкали планеты и бесчисленные звезды. Тогда мысль невольно тянулась к небу, и речь заходила о Луне, о планетах, о бесчисленных, но далеких солнцах.

Отчаянные мечтатели! Сколько раз создавали они безумно смелые проекты путешествий по небесным пространствам; но их же собственные, весьма обширные познания безжалостно разбивали эти фантазии.

В одну из погожих летних ночей трое «олигархов» мирно беседовали о разных веселых материях, как вдруг, словно буря, ворвался русский ученый из Калуги Иванов и стал кидаться, распростерши руки, к каждому из жрецов наук.

— Скажи на милость,— произнес наконец освобожденный из крепких объятий француз Лаплас, — что это значит? И почему ты пропадал столько времени в своем кабинете? Мы даже думали, что с тобой случилось несчастье во время твоих опытов, и хотели вломиться к тебе силой.

— О, это ужас, ужас, что я придумал! Нет, это не ужас — это радость, радость...

— Да в чем же дело? Ты как лунатик, — сказал более всех пострадавший немец Гельмгольц.

Потное, красное лицо русского с всклокоченными волосами изображало какое-то неестественное воодушевление, глаза блестели и выражали блаженство и усталость.

— Можно за полнедели добраться до Луны!.. Вполне возможно летать в межпланетных пространствах! — сиял и кричал Иванов.

— Ты бредишь, как лунатик! — сказал англичанин Ньютон, поглядевши внимательно на русского.

— Во всяком случае, не чересчур ли скоро? — усомнился француз Лаплас.

— Господа, я увлекаюсь, это правда, однако прошу меня выслушать и послать для этого за остальными нашими товарищами.

Когда они пришли, все разместились вокруг большого круглого стола и, поглядывая на небо, с нетерпением дожидались сообщения Иванова...

...Повесть Циолковского «Вне Земли» в тот год так и не была закончена. Циолковский закончил и напечатал ее только через двадцать два года, уже после революции. Теоретическое исследование полета ракеты в космос тоже продолжалось долгое время. Начало этой работы было опубликовано только через шесть лет, а конец — через шестнадцать.

Лунный физик в Калуге

Циолковский с увлечением занимался расчетами полета ракеты в межпланетном пространстве и сочинением научно-фантастической повести, когда узнал из газет, что австриец Давид Шварц, бежавший несколько лет назад из России, где он бросил недостроенный металлический аэростат, оказался в Германии. Там он построил новый металлический аэростат, который уже после смерти Шварца поднялся в воздух и некоторое время благополучно летал над Берлином. Увидев полет аэростата Шварца, граф Цеппелин создал общество для постройки целой флотилии гигантских воздушных кораблей. Они, кстати говоря, в то время уже все чаще назывались дирижаблями. Газеты возвестили о наступлении новой эры в истории человечества — эры воздухоплавания.

Но Циолковский был убежден, что дирижабли, строившиеся в Европе, очень далеки от совершенства. О дирижабле Шварца он говорил своему другу налоговому инспектору Ассонову: «Надо удивляться, что этот аэростат, не приспособленный к изменению объема и рассеканию среды, мог все-таки некоторое время летать и даже бороться с противным ветром!»

Единственным типом дирижабля, который мог бы открыть эру воздухоплавания, Константин Эдуардович считал свой цельнометаллический аэростат с изменяющимся объемом. Но его проект по-прежнему не привлекал ничьего внимания. Только руководители воздухоплавательного отдела императорского Технического общества все еще продолжали спорить с Циолковским, утверждая в своих статьях и брошюрах, что сторонники аэростатов не учитывают громадной силы сопротивления воздуха, которая всегда будет непреодолимой помехой для создания больших воздушных кораблей.

— Но так ли это в действительности? — спрашивал Циолковский у Ассонова. — А может быть, они не правы? Может, сопротивление воздуха не так уж и велико, если найти для летящих тел наиболее подходящую скорость и наиболее подходящую форму?.. Странно, что ни один ученый еще не дал ответа на этот вопрос, даже не поставил этот вопрос перед собой.

И вот епархиальный физик откладывает в сторону свою научно-фантастическую повесть и расчеты космических полетов (он понимает, что время космических полетов еще не пришло, но что уже пришло время воздушных полетов) и превращается в ученого-экспериментатора. Правда, этот ученый-экспериментатор больше похож на слесаря-жестянщика. Он стоит в своей комнате в домике на Георгиевской улице, пилит, паяет, гнет жесть, и все это с таким же увлечением, с каким он подсчитывал скорость космических полетов или писал свою фантастическую повесть, потому что придуманный им прибор для научного эксперимента так же необычен и оригинален, как металлический аэростат с изменяющимся объемом или летящая в межпланетном пространстве ракета.

Пожар в Почуеве

В сельце Почуево в двух верстах от Тарусы Голубицкий проживал со своей бездетной женой Евгенией Ивановной, которая очень любила театр и даже сама принимала участие в спектаклях. А еще она любила артистичных либо богатых мужчин и не стеснялась водить с ними дружбу. Бывало и так, что дружба в пору отъезда мужа в творческие командировки, превращалась в нечто болееволнующее и увлекательное.

Ученый-физик и краевед-любитель из Тарусы В. В. Щербаков нашел в Государственном архиве Калужской области дело «О расторжении брака дворянина П. М. Голубицкого с его женой Е. И. Голубицкой». В письме Московской духовной консистории от 21 января 1891 года говорилось: «Брак дворянина Павла Михайловича Голубицкого с женой его, Евгенией Ивановной Голубицкой, совершенный 29 октября 1879 г. в церкви 4-го Гренадерского Несвирского полка вследствие его, Голубицкого, прошения по супружеской неверности его жены, решением Московского Епархиального начальства, утвержденного Святейшим Синодом, как изъяснено в указе оного от 5 числа января сего года за № 60 расторгнуть и Голубицкой навсегда воспрещается вступать в брак, о чем и сделана консисторией надпись на свидетельстве Голубицкой, выданном ей Калужским Дворянским Депутатским Собранием 14 октября 1888 года за № 658».

Краевед из Тарусы В. В. Щербаков склонен думать, что вопрос о расторжении брака был поднят еще в 1888 году, за несколько лет до пожара. Детей от этого брака не было.

А. В. Яроцкий, автор книги о Голубицком, выходившей в издательстве «Наука» |в 1976 году, приводит сведения, которые он получил от М. П. Плетневой-Голубицкой, дочери замечательного изобретателя. Она рассказывала, что в марте 1892 года к Павлу Михайловичу приезжал из Москвы какой-то человек, предложивший продать ему мастерскую в Почуеве со всеми образцами и изобретениями. Павел Михайлович с негодованием отверг такое предложение. В ответ на отказ посредник, не пожелавший сообщить, от чьего имени он действует, многозначительно заявил, что земский начальник Голубицкий еще пожалеет о своем упрямстве.

И вот 16 марта 1892 года мастерская в Почуеве сгорела дотла — вместе с оборудованием общей стоимостью две тысячи рублей, вместе с бесценными изобретениями, чертежами и описаниями, вместе с библиотекой и архивом. Не появился после пожара и старший мастер Василий Оладьин, работавший несколько месяцев у Голубицкого — грамотный и умелый разночинец, который, однако, страдал завистью к женскому полу, отчего, случалось, тяжело напивался в одиночестве.

В журнале «Пожарный», выходившем в Петербурге под редакцией Александра Павловича Чехова, была опубликована написанная самим редактором заметка. «В печальную летопись таких пожаров, когда истребляется все дотла, — писал Александр Чехов, — приходится занести еще один пожар в Тарусе, испепеливший в ночь на 16 марта имение г. Голубицкого. Судя по телеграмме в газете „Новое время“, это имение сгорело все. Этот пожар нужно причислить к плеяде тех несчастий, которые тормозят движение науки вперед».

Павел Михайлович оказался духовно очень сильным человеком. Он не сломился, сохранил высокий общественный и государственный статус. Он был из той породы русских интеллигентов, которую великий Антон Чехов запечатлел в образах инженера Ананьева (рассказ «Огни) доктора Астрова (пьеса «Дядя Ваня»).

Однако изобретательством средств слаботочной электротехники Голубицкий после пожара серьезно уже не занимался.

...В октябре 1897 года Голубицкий привез в Калугу свою статью-отклик под заглавием «О нашем пророке».

Прежде чем передать ее в редакцию «Калужского вестника», Павел Михайлович разыскал Циолковского на съемной квартире в Завершье и долго беседовал с бывшим боровским геометром.

Удар за ударом приучили Циолковского к подозрительности и осторожности, и он беспокоился о дальнейшей судьбе своего «Исследования мировых пространств реактивными приборами».

Он не знал, к кому обратиться за советом, с кем серьезно поговорить о своей работе.

Физику из Тарусы П. М. Голубицкому лунный геометр ничего не сказал об этой своей новой работе. Может быть потому, что ученый считал ее еще не вполне законченной, а может быть и потому, что в тогдашних условиях религиозного фанатизма (сочтут богоотступником, сумасшедшим, фантазером) боялся говорить о такой большой теме.

Пожелание тарусского кандидата на должность уездного предводителя дворянства написать в газете о трагической беззащитности калужского гения было для Циолковского воодушевляющим, но и бесперспективным. Капитан Нэмо (так по-жюльверновски величал калужского друга тарусский земский начальник) тяжело вздохнул и тихо сказал Павлу Михайловичу: «Пишите все, что хотите... Меня нисколько не страшит критика моих работ, но меня страшит мое полное одиночество, замалчивание и мое бессилие».

11 октября 1897 года под рубрикой «Местная хроника» в газете «Калужский вестник» напечатали небольшую заметку «Нет пророка в отечестве своем». В ней тарусский интеллигент-политехник с большой теплотой и даже горячностью отзывался о творчестве и бытовых условиях ученого-изобретателя из Калуги. Голубицкий взывал: «Я обращаюсь к вам, глубокоуважаемые профессора и титаны русской науки, окажите вашу могучую поддержку бедному труженику науки, вашему чернорабочему, укажите ему на его промахи, помогите ему вашими советами...»

«Много раз прежде, думая о Циолковском, — писал Голубицкий, — и памятуя изречение, что всякий человек, сознающий истину, не только имеет право ее высказывать, но даже обязан это сделать, я произносил горячие тирады в пользу Циолковского в частности и русских изобретателей вообще. В результате получалась крайняя нервная усталость, масса окурков и испорченный воздух! Браться за перо я не решался по неимению ни опытности, ни знания деятелей прессы. Но „Калужский вестник“ кидает упрек в замалчивании Циолковского всем лицам, которые могли бы высказаться о нем, а потому я берусь за перо...»

Создатель телефонных систем, самых совершенных по тому времени, Голубицкий предложил в газете «Калужский вестник» весьма наивный способ оказать финансовую помощь Циолковскому.

«Разве не могут, например, калужане, обязанные поддерживать Циолковского как своего согражданина, уделять при игре в карты некоторую часть выигрыша в пользу работ Циолковского?» — вопрошал сто лет тому назад земский начальник из Тарусы.

Выяснилось, что не могут. Не для того богатые садятся в карты играть, чтобы бедным помогать!

И сегодня азартные игры на деньги в большом почете. Множество казино, подобно грибам, проросли в новой России. Только попробуйте вы намекнуть господам новым русским насчет помощи бедным изобретателям, поэтам, учителям и библиотекарям. Да они вам в глаза наплюют и утереться не позволят. Потому как азарт — утеха для сильных. То есть невежественных и безнравственных «толстолобиков». А слабым утеха — религия. Пусть вымирают под церковные песнопения и колокольный перезвон!

...В 1897 году родилась Анна, младшая дочь Циолковских. После нее Варавара Евграфовна детей больше не рожала. А в феврале того же года 23-летняя красавица-жена артиллерийского капитана Леонида Васильевича Чижевского Александра Ивановна, в девичестве Невиандт, маялась родовыми муками в именьи отца в селе Александровка в Брянской губернии. И родила мальчика, которого назвали Александром. Болевшая туберкулезом мать так и не поправилась после родов. В конце 1897 года она померла, оставив первенца-сына на ращение и воспитание безутешному мужу- капитану, его матушке и сестре.

Семейные новости

Денег в доме совсем не было. А у Циолковских было уже шестеро детей. На тридцатипятирублевое жалованье епархиального учителя и редкие ничтожные заработки за напечатанные произведения прокормить и одеть такую громадную семью было очень трудно. Константин Эдуардович взял все хозяйство в свои руки, рассчитал семейный бюджет с точностью до одной десятой копейки. Подсчитал даже, на какую сумму изнашивается одна пара подметок на километре пути и сколько стоит соль, исходя из физиологической потребности в NaCl для организма каждого члена семьи в зависимости от его пола и возраста. Все равно не помогло. Денег на постройку воздуходувной машины выкроить из бюджета не удалось.

Тогда Циолковский написал письмо в Петербург, в президиум Физико-химического общества, которое пятнадцать лет назад избрало его своим членом. Он просил выдать ему из средств общества 200 рублей на завершение аэродинамических опытов. Только 200 рублей. На эти деньги он построит воздуходувную машину, в которой будет испытывать модели воздушных кораблей. В письме он подробно описывал и свои прошлые опыты, и будущие программы, и устройство воздуходувки.

Ответ из Петербурга был неожиданным. Президиум Физико-химического общества ответил, что проект воздуходувной машины и программы опытов весьма интересны, но для их осуществления требуется значительно большая сумма, чем та, которую просит Циолковский, а так как такой суммой общество в настоящий момент не располагает, то оказывать помощь Циолковскому не может.

...Он бежал по улице, как будто желая скрыться от преследующих его обид, боли и горечи. Встречные удивленно уступали путь, а сын Игнатий бежал за отцом вдогонку с плащом и шляпой в руках, но догнал его только уже в доме Ассонова.

— Как в пустыне, — говорил Циолковский Василию Ивановичу.— Будто один в пустыне... Разве я виноват, что ощущаю в себе силу мысли и пронзительность предвидения? Что же мне делать с моим пророческим даром? С моими идеями? Закопать их в землю? Как ты видишь суть происходящего времени, Василий Иванович, дорогой?

Ассонов стоял перед ним. Он был грузный, а в этот момент еще и весь как бы осел вниз, его как бы придавила тяжесть, и глаза под обвисшими бровями были печальными и виноватыми.

— Изредка в массах людей рождается один, который хочет вызволить других из невежества и унижения властями. А его, единственного свободного среди покорных, именно за то, что был укором холуйству, обыватели побивают камнями. А потом проходят годы и десятилетия. И дети потребителей товаров и услуг говорят: спасибо тому, кого наши отцы побивали камнями, ведь именно ему благодаря качество нашей жизни стало лучше, а развлечения — все зажигательнее!..

А через несколько дней Ассонов рекомендовал Циолковского директору реального училища. Там как раз временно требовался учитель арифметики. Циолковский был отличным учителем, и его охотно взяли туда, хотя по положению, не получив высшего образования, он не имел права преподавать в реальном училище.

...Вернулся из гимназии старшеклассник Игнатий Циолковский. Бросил ранец, спросил: «Папа дома?..» И негромко сказал Варваре Евграфовне:

— Всяческое может произойти во Вселенной. Например, могут меня из гимназии исключить... Так что вы, маменька заранее не волнуйтесь, пожалуйста.

— Господи Исуси, как так исключат? Этого еще не хватало! За что?

— Да!.. Случилось одному субъекту по физиономии... В общем, в морду дал Леньке Манахину... А у него физиономия крепкая такая. Но почему-то кровь из носу пошла, юшка называется. Да вы не расстраивайтесь, маменька, водицей его личность мы ополоснули — и кончитта ля оперетта!

— Как же не расстраиваться, если выключат из гимназии? В сапожники пойдешь, штоли?

— А мне наплевать, можно и в сапожники. Кеплер винные бочки математикой вычислял. А еще форму снежинок... Самоучкой буду, как папа. Меня уже теперь Архимедом дразнят.

— Вот отцу скажу, он тебе покажет Кеплера!

Услыхав про отца, Игнатий враз переменил тон. Подскочил к матушке и совсем по-мужски, твердо взяв ее за руки, сказал:

— Боже упаси... Ни слова папеньке!

И вдруг этот маленький мужчина всхлипнул и стал утирать слезы, и сквозь слезы торопливо рассказывал:

—Да он папу нашего оскорблял, этот Манахин, говорил, будто отец блаженный, навроде дьячка Семиверстова; а еще также помимо протчего, будто наша семья банкроты, а папа наш трансцедентальный космополит... ну, то есть сумасшедший...— И мальчик горько плакал, уткнувшись в колени матери. Варвара Евграфовна гладила его светлую математическую голову и поучала:

— Люди всегда смеются над теми, кого не понимают. Так уж заведено в подлунном пространстве. А по праву человека ни над кем смеяться не надо. И над Семиверстовым тоже. Человек есть мера всех вещей. Так Протагор сказывал, древний эллин. Вот и вы мальцы, дражните дьячка «куриным ангелом», а не понимаете того, что он верит в свою утопию!

Слушая это поучение, мальчик недобро хмурил курчавые поярковые брови, потому что мать будто бы уравнивала отца с бредоносным дьячком, который строит какую-то курьезную машину с куриными перьями.

В доме извозчика Бреева

Из дома священника Сперанского на Георгиевской улице, где были написаны повесть «Грезы о Земле и небе» и научный трактат «Исследования мировых пространств реактивными приборами», проведены опыты и исследования по аэродинамике, квартирантам Циолковским пришлось съехать в начале 20-го века. В 1902 году жена священника продала дом, а новый владелец решил привести в порядок свою покупку. В дом пришли плотники—артельщики в сапогах и кожаных фартуках, и каждый с толстым угольным карандашиком за ухом, затявкали острые топоры, запели звонкие пилы. Константин Эдуардович, сам изрядный жестянщик и токарь, не любил суету и чужих лиц в доме. А в тесном, но уютном гнезде рядом с Георгиевским храмом от тишины и покоя не осталось и следа.

Лебедянцевская улица, куда перекочевал со своим семейством учитель и ученый, была тишайшей в Калуге, но и грязнейшей тоже, как и пересекавший ее Коровинский спуск; и все по причине незамощености. Извозчики, среди которых был и хозяин дома малый предприниматель-перевозчик Бреев, заезжали сюда с опаской. От епархиального училища, где преподавал Циолковский, расстояние изрядное, но зато, спускаясь в пойму Яченки, улица пролегала совсем рядом с загородным садом, манившим Циолковского развесистыми аллеями столбовых лип.

Домик Бреева был такой же мещанский, в три окна по фасаду, как и тот, что пришлось покинуть. Но здесь фасад украшало еще и крыльцо с резным козырьком — славное место для женских посиделок.

Для хозяев Циолковский-квартирант был очень удобен. Он не пил вина, не курил, был человеком благожелательным, вежливым и мудрым, не устраивал шумных семейных разборок. Хотя конфликты случались. Ведь Циолковский еще в день свадьбы в Боровске купил и привез в дом тестя токарный станок для вытачивания стекол к электрофорным машинам и работ по дереву. Мастерская, как он писал в автобиографии, «всегда сопровождала» его. На Лебедянцевской прихожанин Одигитриевского храма Циолковский продолжал работу над рукописью научного трактата «Исследования мировых пространств...»

В этом произведении калужский основоположник окончательно развеял надежды на воздухоплавательный и артиллерийский варианты космических кораблей.

С подъемом на высоту плотность атмосферы падает, а давление газа внутри возносительной оболочки столь же круто нарастает. Попросту говоря, аэростат лопнет, еще не успев покинуть воздушную оболочку Земли.

Столь же уверенно расправился Циолковский и с другой утопией — космическим пушечным снарядом Жюля Верна. Еще не успев вылететь из шахтной суперпушки по принципу «Колумбиады», космический снаряд разгонится так стремительно, что его начинка — приборы, а также лунные пилоты разлетятся вдребезги. В этом Циолковский был уверен еще до того, как прочитал в Публичной библиотеке в Москве оба лунных романа великолепного французского писателя-фантазера. Калужский учитель-самоучка подсчитал, что это неизбежно. Даже если ствол пушки достигнет супердлины 300 метров, а высота полета достигнет всего-то 300 километров. При этом относительная или кажущаяся тяжесть, как назвал Циолковский то, что сегодня называют перегрузкой, возрастет в 1000 раз.

Реактивный прибор — ракетный космический корабль Циолковского, использовал для движения иные ракеты, нежели предлагались Федоровым и Кибальчичем. Пороховые ракеты применять для космических полетов трудно и накладно: слишком большие запасы пороха потребуются межпланетному кораблю, слишком утяжелят они его. Ученый из Калуги нашел достойную замену: водород и кислород. Их можно взять на борт корабля в жидком виде. Испаряясь, они образуют взрывчатую смесь, весьма эффективную при сжигании в камере сгорания реактивного двигателя.

Циолковский работал, что называется взахлеб, ночами, по-бальзаковски. Формулы газодинамики вели к самым оптимистическим выводам: реактивный прибор способен двигаться с любой скоростью, сколь большой она бы ни была.

Умчаться к Луне и ближайшим планетам! Высказывая эту мысль, основоположник космонавтики настолько опередил свое время, что пришлось оговориться.

«Эта моя работа, — писал он, — далеко не рассматривает со всех сторон дела и совсем не решает его с практической стороны относительно осуществимости: но в далеком будущем уже виднеются сквозь туман перспективы до такой степени обольстительные и важные, что о них едва ли теперь кто мечтает».