«Разведчик лунных берегов»

Глава 15. Верхом на Луноходе (Путевые заметки Иванова)

Десант балахонщиков

Перед отлетом в кают-компании орбитальной станции «Мир-2017» состоялось заседание Ученого совета. На этом собрании план полета на Луну был радикально изменен. Зачем громадный объем, прочность и масса, если полетят только трое? Чтобы сэкономить горючее и окислитель и не подвергать риску оранжерею, которая была главным источником питания, научные представители многолюдного коллектива орбитальной станции положили отправить на Луну десант из троих балахонщиков: инженера-системщика, специалиста-селенолога и лингвиста-космиста. На борту станции «Мир-2017» смонтировали из модульных блоков автономное транспортное средство луноход, названный в честь основоположника мировой космонавтики Константина Эдуардовича Циолковского «КЭЦ». Получилась самоходная ракета с буровой установкой, лазерным отражателем, цифровыми телекамерами и мобильной фазово-модулированной телефонной связью.

Страстно пожелали лететь на Луну шведский инженер-системщик по имени Норденшельд, ученая женщина из России — специалист по лингвистике и связям с внеземными цивилизациями Мария Фиалковская и я, физик Иванов, сорокалетний астроном из России, лектор калужского планетария, посвятивший два десятка лет изучению поверхности Луны.

Трогательно происходили прощание и проводы.

Все запасы лунохода и их действие были строго проверены. Целой толпой, в скафандрах, космонавты международной станции «Мир-2017» вышли в открытый космос из тамбуров орбитальной платформы, чтобы проводить наш лунный модуль «КЭЦ». Они с любовью и надеждой вздымали руки над гермошлемами, а затем прижимали их к стальным нагрудникам скафандров, укрытых балахонами, пока скорость модуля не стала увеличиваться; тогда «балахонщики» вернулись на борт гигантской бочки-платформы «Мир-2017».

Реактивная струя маршевого двигателя «КЭЦ» была направлена в сторону движения малой ракеты, так что скорость удвоилась и дошла до двух километров в секунду. Относительная тяжесть оказалась не очень велика, поэтому не было надобности погружаться в герметичные ванны с физраствором для компенсации суперперегрузок — в гидроскафандры системы Циолковского.

Лица моих спутников были бледны, руки и ноги налились кровью. Все мы на орбитальной станции «Мир-2017» успели отвыкнуть от тяжести, до того избаловались, что перемена очень скоро стала вызывать гримасы недовольства и нетерпения.

Когда искусственная гравитация прекратилось, мы вздохнули с облегчением и уже не выражали желания снова возвратиться в среду тяжести. Напротив, мы распластались в небольшом пространстве ракеты, как люди, погрузившиеся в пуховики после тяжких трудов. Видимый диаметр Луны заметно увеличивался.

...Через семь дней расстояние до Луны уменьшилось почти наполовину. Если теперь не уменьшать скорость маршевого двигателя, то «КЭЦ» станет удаляться от Луны и совсем от нее уйдет.

На «Леванию», как называли Луну Плутарх и Кеплер, мы уже ранее нагляделись, так что ее рост пока не особенно нас занимал, но посматривали мы на нее все же с трепетом, зная, что через несколько часов будем на поверхности Луны, скорее всего, в кеплеровой «Привольве». И кто знает, может, если не сумеем изловчиться при спуске, расшибемся об её неведомую поверхность!

— Не пора ли замедлять скорость? — спросил тревожно швед, не отрывая глаз от спутника Земли.

— Нет, подождем, — ответил я, — пока наша относительная скорость под влиянием лунного притяжения не дойдет до двух километров в секунду.

Времени еще оставалось много. Мы грызли пористый шоколад и нервно посматривали по сторонам.

Ослепляло по обыкновению Солнце, светила громадная Земля, по терминологии Кеплера «Вольва», показывая на себе узоры материков, морей, озер, как бы запорошенных белоснежной облачностью. Виднелось всюду черное небо с остроиглистыми звездами и немногими планетами. Но все более и более приковывала взоры «Левания». Кажущийся размер Луны уже сравнялся с размерами Земли...

Через сутки наша цель стала увеличиваться не по часам даже, а по минутам...

— Страшно! — воскликнула эмоциональная рязанка Фиалковская, с ужасом глядя на непомерно распухшую Луну. С поразительной отчетливостью вырисовывались ее моря, цирки, кратеры, ущелья, ослепительный блеск каких-то линий и точек.

Карта «Привольвы» была перед нами в преображенном, волшебном, виде... Показывались области, долины и горы, не виданные с Земли ни в один телескоп... Мы смотрели на Луну «сбоку» и потому открылась половина задней ее части. Мы увидели Море Москвы, похожий на «око» Вселенной кратер Циолковский, поодаль от него кратеры «Королев», «Гагарин».

Норденшельд включил торможение.

Мы вновь почувствовали тяжесть, но гораздо меньшую земной. Сели на пол. Под ногами виднелась громадная Луна в виде опрокинутого узорного зонтика, составляющего часть небесной сферы...

— Через полчаса мы в «Привольве», — прикинув мысленно, сообщил я.

Светлый зонтик разрастался и занимал чуть не половину неба. Сердца наши бились тревожно. Горы, долины, скалы, кратеры были видны так ясно и близко, как земной ландшафт...

— Ракета снижается по программе, — сказал швед, рассматривая в угломерный прибор Луну.

Направление тяги опять изменили; ракета двинулась вперед ускоренно, Луна моментально оказалась у нас над головой...

Иллюзия была поразительна, и Норденшельд все бормотал:

— Как же по этому потолку мы будем ездить и ходить... За что там прицепимся?!

— Не переживай, Норденшельд, все по Копернику, — успокоил я шведа. И ободряюще улыбнулся Фиалковской, у которой под восточными саблями-бровями серые очи, подобные дымам костра, были огромными, как лунные моря.

Через 20 секунд оставалось всего полкилометра расстояния до поверхности. Опять включили тягу, отчего тяжесть опять изменила направление, и «Привольва» оказалась внизу. Через полминуты мы с едва заметным толчком опустились на почву.

Ракета еле двигалась, вот ее четыре посадочные опоры коснулись почвы. Швед-системщик придал «Луноходу» горизонтальное положение: ракета повернулась и стала своими четырьмя колесами на Луну, как падающая кошка на лапы, прокатилась несколько десятков метров по долине и остановилась.

Пробуждение

В отличие от персонажей повести Циолковского «На Луне», мы, герои его поэмы «Вне Земли», знали, куда попали.

Ракета стояла. Мы как бы находились в оцепенении. Была мертвая тишина. Мои спутники, да и я, наверное, выглядели так, будто только что пробудились от сна или очнулись от обморока. Первой выпрыгнула из ложемента Машенька Фиалковская. Грациозно потянулась и сказала:

— Вот мы и на Луне! Тяжесть тут в шесть раз меньше, чем у нас на Рязанщине, в селе Занины Починки. Не правда ли, как это чувствуется!

Фиалковская кружилась по кабине, помахивая руками и двигая всеми частями тела, упакованными в волнующе волнистый и облегающий скафандр.

Нас не удивляла уже тяжесть, но была ощутима разница между относительным тяготением в летящей ракете и истинной тяжестью Луны. Машенька заметила, что относительная тяжесть напоминала ей тряску, как при езде по рязанским дорогам. Я вспомнил, что обостренной чувствительностью такого рода вследствии перенесенной в детстве скарлатины обладал наш великий земляк Константин Эдуардович.

— Что-то холодно,— сказал Норденшельд, любуясь балахонщицей Фиалковской..

— Да, пробирает! — согласилась Машенька, отвечая шведу полным душевной приветливости взором.

В окна глядела ночь. Почвы почти не было видно. Небесный свод простирался кругом. Свод — черный, с бесчисленным множеством немигающих звезд. Земли, то есть, месяца, не было видно. Чувствовалась беспомощность, грусть и даже страх. На горизонте неясно обрисовывались темные зубчатые массы. Выше их— неисчислимая серебряная россыпь звезд.

— А ведь мы находимся в «Привольве», на обратной половине Луны, где никогда не светил лунный месяц, то есть кеплеровская «Вольва», наша Земля, — пояснила Мария. Я подтвердил ее слова и подбодрил команду:

— Но здесь, конечно, светит Солнце, греет Солнце. Мы его дождемся и тогда увидим местность, которую Кеплер называл Привольвой. Будто предвидел великий маг и астроном, что на Калужской земле к 150-летию Циолковского построят автозавод «Вольво», так что село Секиотово станут называть «Привольвой».

— Вы шутите, Иванов! — задорно улыбнулась Фиалковская.- Это он Землю называл «Вольвой», видимый лик Луны — «Субвольвой», а невидимую с Земли половину — «Привольвой».

— Но скоро ли восход? — волновался швед Норденшельд. — Мы замерзнем, если эта ночь продолжится несколько часов.

— Солнце должно скоро появиться,— успокоил я.— Вон, видите, в той стороне что-то на горизонте как будто светлеет! Это утренняя заря...

— Как заря! — удивилась Машенька. — На Луне нет атмосферы, значит, не может быть и зари...

— Может быть, редкая атмосфера и есть, но не она производит этот свет на востоке. Горы, освещенные солнцем, отражают свой свет на не освещенные еще вершины. Эти — распределяют свет дальше и в итоге получается особая лунная заря, очень слабая, не похожая на земную...

— Смотрите, как усилился свет зари, пока мы говорили,— радовалась Машенька, невольно поглядев в окно...— А все-таки страшно холодно... не пустить ли в действие электрическую печь?

— Ну что же, поверните кнопку,— разрешил швед.

— Погодите! Что это там блестит на востоке? — воскликнула Машенька.

— Осветилась вершина горы непосредственным солнечным светом,— сказал по- русски почти без акцента Норденшельд.

— Значит, сейчас появится и Солнце... — по-девчоночьи взвизгнув, радовалась Машенька.

Стало теплее от включенной в бортовую сеть электропечки, настроение стало благодушнее... Вон засветилась другая вершина, вон две зараз... Можно было кругом уже кое-что различать...

Были видны родные узоры созвездий: та же Медведица, тот же Орион со своим ярким Сириусом, а вон Млечный Путь протянулся от одного края неба к другому.

Час прошел незаметно в рассматривании восхода и наблюдении вспыхивающих вершин... Еще пару часов мы провели без Солнца — как это было мучительно! И как восторженно мы встретили первые солнечные стрелы-лучи! Они были ослепительны... Все большая и большая часть солнечного круга выдвигалась...

Это было яркое синеватое Солнце, вдвое сильнейшее, чем земное экваториальное, стоящее над головой. Осветились все громады гор, долины, скалы, камни. Стало виднее. Наш луноход стоял боком к лучам Солнца, но нагревался слабо благодаря своей блестящей поверхности.

— Сейчас будет тепло и без печки,— заметил постоянно озабоченный швед. — Поверните, господа, вон ту рукоятку, чтобы часть ракеты, обращенная к Солнцу, закрылась черной поверхностью.

Не прошло и нескольких минут, как стало невыносимо жарко.

— Я совершенно запарилась,— сказала Фиалковская и повернула рукоять регулятора в обратную сторону, так что поверхность лунохода, обращенная к Солнцу, стала полосатой: одни полосы черные, как сажа, другие — светлые, как серебро.

— Теперь в самый раз,— с удовольствием произнес Норденшельд. — Но что же мы дальше будем делать?..

— Наденем скафандры и по очереди будем выходить через шлюзовый тамбур,— распорядился я, ни на секунду не забывая о своей командирской ответственности. — Подвигаемся, чтобы расправить затекшие части тела. Осмотрим окрестности, а потом прокатимся по «Привольве» в луноходе с его вездеходными колесами. Через рвы, кратеры и горы можем перелетать, включая движки ориентации.

— Как же мы пойдем по такой холодной Луне? — спросила Машенька, усиленно хлопая длиннющими ресницами под позолоченным отражателем гермошлема.

— Наденем поверх скафандров балахоны, захватим индивидуальные баллоны с кислородом, потом — особые чуни, подошвы которых почти не пропускают теплоты... Вот полосатые балахоны, которые поглощают избыток солнечной теплоты.

Теснясь в кабине и невольно задевая друг друга, мы облачились в коробчато-ящичные лунные скафандры, поверх сапог натянули чуни с протекторами.

Сначала вышел в узкий тамбур инженер-системщик Норденшельд; он затворил за собой внутреннюю дверь, вышел в наружную, и герметически ее захлопнул. Тоже сделала и Фиалковская. Я по регламенту должен был выходить последним.

И вот все трое мы на почве «Привольвы». Возле нас на своих колесах покоился наш гарант возвращения — луноход «КЭЦ». Так как он не предназначался к рассечению воздуха, то имел вид эллипсоида; длина была только в три раза больше его высоты. Модуль очень напоминал старомодную, дворянских еще времен карету. Только без коней и кучера.

Все кругом блистало и сверкало под лучами Солнца. Вдали высились громады гор. Мы стояли на довольно ровной и гладкой равнине, носящей по благоволению русского академика С. П. Королева название «Море Москвы». Солнце нас согревало; мы не чувствовали холода почвы.

В задумчивости стояли мы несколько минут, оглядываясь по сторонам и поворачиваясь для терморегуляции вокруг своих вертикалей.

Шестикратная против земной легкость тела, яркое Солнце привели нас в восторженное состояние. Машенька потерла упакованные в суперперчатки с пальцами-матрешками свои изумительной точености ручки, приложила их к грудной пластине скафандра и, видно было в иллюминаторе гермошлема, как она задрожала от радости. Швед подпрыгнул в восхищении и поднялся на высоту 4 метров. Летел он туда и обратно целых 3 секунды. Я побежал, делая громадные прыжки — метра 3 в высоту и 12 метров длины. При разбеге длина шагов еще увеличилась, и я уже перепрыгивал трещины и рвы в 24 и более метров ширины.

Мы поднимали попадавшиеся на пути камни, и они казались по тяжести полыми. Шестипудовая глыба гранита весила всего пуд. Брошенные кверху камни подымались в шесть раз выше, чем на Земле.

Солнце поднималось все выше, но очень медленно. Тени были очень резки, но не вполне черны, так как освещались окружающими освещенными горами и холмами. В тени нельзя было побыть более нескольких минут, там была лютая стужа.

Норденшельд не на шутку встревожился, потеряв из вида зашедшую в тень огромного валуна Марию. Но рязанская красавица подала веселый голос по мобильному телефону и объяснила, отчего сделалась невидимкой. Отсутствие газовой атмосферы — причина того, что солнечный свет не рассеивается на Луне. Потому и клубится в тени кромешная тьма.

Норденшельд и Машенька легко перескакивали друг через друга; также без усилия поднимали друг друга, словно в любовной игре. Прыгая кверху, они изловчились перевертываться несколько раз во время полета. Иногда при этом не успевали стать на ноги и слегка ушибались о почву.

Их, как детей, увлекали гимнастика, беготня, акробатические шутки, а мне подумалось, что космос в конце концов — поле игр для разумных систем.

Я нагнулся и поскоблил ногою почву. Она была покрыта нетолстым налетом пыли: под ней же было что-то твердое, вроде гранита.

В других местах слой пыли был толще; попадались наносы значительной толщины; некоторые были мягки, другие слежались и были плотнее, а иные и совсем тверды.

На каждом шагу попадались камни, казавшиеся очень легкими. Вдали были во множестве рассеяны крупные гранитные глыбы. Виднелось множество скал, а еще дальше — холмы и горы. Они казались очень близкими и малыми.

Всюду попадались трещины, особенно на обнаженных гранитах: много узких, едва заметных; за узкими следовали широкие, доходившие до нескольких метров ширины.

Попадались и ущелья. В наносах виднелось множество кругловатых дыр, больших и малых.

Все трое мы бегали в разных направлениях, рассматривая находки и прыгали без усилий через огромные камни и довольно широкие ущелья.

Солнце поднималось очень медленно, проходя каждый час только свой диаметр. Через 180 часов оно достигнет зенита. Тени простирались обширными зубцами. Отходить далеко от нашей небесной кареты было небезопасно.

Лунная радость

Решились спускаться в одно из ущелий. Нашли сбоку пологий ход.

Мрак стал поглощать нас, а над головой засветились бесчисленные точки звезд. Зажгли электрический рефлектор, который осветил стены.

Стены были теплы; термометр уже на глубине 5 — 10 метров показывал около 20 градусов по Цельсию. Кое-где различимы были какие-то иероглифы.

Пощупав гранитную породу, я решил, что камень похож на земной так называемый «письменный» гранит, мало содержащий слюды.

Спустились ниже, температура почти не изменялась и было совсем тепло. На глубине более ста метров стены стали еще глаже и блестели все более по мере спуска. Норденшельд поскоблил блестевший гранями выступ и воскликнул:

— А ведь это металл! Смотрите, как блестит!

Я охотно согласился с ним, потому что из-за отсутствия кислорода лунная кора не могла окислиться.

Откололи на разных глубинах образчики пород и металлов и поднялись на поверхность с километровой глубины. Как спуск, так и восхождение не могли никого затруднить. Не было в ущелье ни сырости, ни влажности, да мы бы их и не почувствовали, так как дышали смесью азота и кислорода из баллонов, хранившихся у каждого из нас за спиной.

Надо было отдохнуть, подкрепиться пищей, и мы, вернувшись со своим драгоценным грузом, заперлись в луноходе. Отдохнув, поев и еще вздремнув часа полтора, облеклись в скафандры и прежним порядком вышли наружу.

...На Луне благодаря малой тяжести есть не только свобода, но и отсутствие утомления. Только скафандры стесняют немного. Зато какой новый мир! Сколько разнообразия, неожиданных открытий!.. Понятно, что каждый из нас чувствовал волнующее удовлетворение первого исследователя Луны, прилив научной любознательности и простое любопытство.

Солнце поднялось еще выше — градусов на 20; тени стали короче, почва теплее. Склоны, перпендикулярные к лучам Солнца, совсем стали теплы.

Побежали длинными прыжками к ближайшему холму. Поднялись на вершину и оказались перед остывшим кратером. Там, как не разведенное водой вино античности, еще сгущался мрак, и дно трудно было разглядеть, но в центре темного круга блистала какая-то точка, должно быть, вершина горы, освещенная солнцем.

Спускаться в самый кратер не решились. Двинулись кругом. Некоторые места спускались полого наружу или внутрь, другие — обрывисто. Тут были обвалы, и внизу виднелись нагромождения скал, их обломков, камней, щебня. Крутизна преобладала по всей внутренности кратера.

Возвратились, собрав богатую коллекцию минералов: порфиров, базальтов, трахитов, лав, сиенитов, роговых обманок, полевых шпатов.

Рассуждения о живом

— Послушайте, мне представляется, будто что-то мелькает у трещин и скрывается,— сказала Фиалковская.

— И я тоже заметил, — подхватил Норденшельд. — Будто веточки какие-то...

Стали смотреть внимательнее на трещины и дыры. Все чаще и чаще появлялось это мелькание: вдали пробегали какие-то тени и поспешно прятались. Мы кидались вдогонку по направлению этих видений, но они бесследно исчезали при нашем приближении.

Наконец, швед схватился за бинокль и приложил его к плоским стеклам шлема.

— Да это что-то живое! — воскликнул он.— Вон бежит по полю... вон спряталось в норку...

— Дайте-ка, господин швед, я погляжу,— Машенька нетерпеливо выхватила из его рук бинокль.— Ой, смотрите, смотрите... Они же зеленые! А на спине какие-то веточки... Ну, право, похожи на движущиеся кустики... нет, пожалуй, на ежиков, вставших на задние лапки. Надо словить эти существа...

Однако не удалось нам это сделать; проворные кусты — животные, похожие на стриженые кустарники, быстро скрывались при нашем приближении. По мере согревания почвы их становилось все больше и больше. Одни неподвижно грелись на солнце, другие перебегали площадки между норами.

Живые существа были разных форм щетинистой округлости, множества размеров и цветов; больше всего зеленых, затем — красных, желтых, оранжевых и черных. Были и разноцветные. Какие-то крапины и пятнышки стеклянным блеском сверкали у них на голокожих брюшках. Самые маленькие ворошились в пыли, вздымали ее веточками и как будто глотали; те, что побольше,— гонялись за маленькими, возились с ними, утаскивали в свои норки и, может быть, пожирали...

— Температура на Луне,— сказала Фиалковская,— изменяется в пределах 400 градусов: от 250 холода до 150 тепла. Понятно, что растения при таких кошмарных условиях не могут существовать на почве Луны. Я уже не говорю про отсутствие влаги и атмосферы.

— Конечно, так,— согласился швед,— но вы, мадам Мария, подразумеваете неподвижные растения, каковые прозябают на Земле. Если бы кустарники или шапки осоки приобрели некоторый разум или хоть инстинкт и способность двигаться, то они могли бы жить и на Луне. Когда очень холодно, они могут прятаться в глубокие ущелья вроде того, в котором мы недавно побывали. Когда очень жарко, скажем, в конце длинного дня, опять же они могли бы спасаться в глубоких лунных трещинах.

— Я ни разу здесь не замечала по-земному обычные растения — со стеблями, с корнями. Неподвижность при страшном контрасте температур, конечно же, убила бы их!— волновалась Машенька.— Если бы такие растения прятались в глубоких ущельях, то опять-таки погибли бы от недостатка солнечного света.

Швед сказал, что движущиеся растения кажутся ему подобными морским существам с зеленью хлорофилла. Иные из них, самые малые и микроскопические, живут исключительно солнцем, как растения, другие — покрупнее — и солнцем, и поеданием более мелких созданий. Здесь совершается то же самое, что и в земных океанах, лишь нет воды и растворенных в ней веществ.

Я высказал мнение, что малопроницаемый для газов покров тела лунных существ предохраняет их от высушивания. Энергия дается им солнечными лучами или поглощением себе подобных. Благодаря этому «луниты» движутся и немного мыслят...

— Их хлорофилл действием солнечных лучей разлагает углекислые соединения на углерод, кислород, — по детски волнуясь, добавила Машенька. И. округлив прекрасные, с сабельными ресницами, похожие на карих ежиков глаза в озарении воскликнула: — А ткани тела, разлагаясь при мускульной и умственной работе, распадаются до уровня простых молекул, которые у лунных «кустоежиков» не отбрасываются, а снова перерабатываются организмом. Господа, ведь можно предположить, что «лунит» может вполне обходиться без пищи! То есть не брать извне никаких веществ — ни органических, ни минеральных...

Посмотрев на свой электронный хронометр, я, командор экспедиции, должен был прервать дискуссию:

— Рассуждать на эту тему у нас, к сожалению, нет времени. И тем более, делать опыты! Давайте двигаться вглубь объекта исследования: переедем из «Привольвы» в «Субвольву», потом взлетим с «Левании» и вернемся на орбитальную базу. К сожалению, наш провиант скоро истощится. Не есть же нам разумных «кустоежиков», можно отравиться, да и ловить эти бегающие «перекати-поле» мы не умеем. Зато на нашей орбитальной базе «КЭЦ-2017» оранжерея представляет неистощимый запас пищи. ...

Норденшельд предложил ехать не внутри лунохода-кареты, а на верхней площадке, имеющей для этой цели перильца, сиденья и поднимающийся легкий навес. Он считал, что по неведомой обратной стороне Луны ехать интереснее к востоку, навстречу Солнцу; во-первых, будем встречать все более и более нагретую почву и, соответственно этому, более пробудившуюся жизнь; во-вторых, скорее пройдет долгий лунный день, наступит закат, когда можно наблюдать еще особые интересные явления.

Верхом на ракете

Через несколько часов мы уже, преспокойно развалившись в креслах верхней площадки лунохода, мчались к восходу почти по экватору Луны со скоростью земного авто типа «форд». Мчались, конечно, долинами, плоскогориями, оставляя в стороне гигантские горы и объезжая даже небольшие кратеры и холмы. Солнце светило нам то в один бок, то в другой. Но скафандры защищали нас от убийственного действия солнечных лучей.

Маленькие трещины мы переезжали без затруднения, большие перескакивали с разбегу, а если попадались каньоны шириной в несколько километров, то приходилось их перелетать. Мы крепко держались за перила, не забывая управлять механизмами. Еще издалека при виде пропасти пускали в ход двигатели ориентации и мчали с удесятеренной скоростью через рвы, ущелья, небольшие кратеры и горы. Но к этому прибегали редко, так как экономили горючее и окислитель.

Вследствие быстрого движения лунохода к востоку нам казалось, что Солнце как будто оживилось и быстро поднимается. При часовой скорости в 15 километров движение Солнца по небосклону ускорялось вдвое.

— Поглядите-ка, господа,— заметила Мария, — Солнце стало опускаться к востоку!

Швед сквозь зеркальную защиту шлема радостно объяснил Фиалковской:

— Это потому, что мы сейчас повернули в обратную сторону и мчимся к западу.

— Значит, тут можно управлять движением Солнца; заставить его опускаться, подыматься, двигаться быстрее и медленнее, стоять на одном месте, всходить на западе и закатываться на востоке,— тоже волновалась Машенька, посматривая на роскошные ландшафты.

Иногда позади себя видели нестерпимо белые, блестевшие и сверкавшие обвалы. Громадные камни, скалы и целые горы сваливались с многокилометровой высоты и, не встречая сопротивления воздуха, падали с ужасною скоростью и дробились на мелкие части.

Причина обвалов— огромная разность температуры дня и ночи, достигающая 400°С. Это и производит все более и более глубокие трещины в гладкой сначала горе. При достаточной крутизне склона происходит первый обвал; за ним по той же причине — другой.

Мы не раз чувствовали как бы землетрясение от грандиозных камнепадов, а иногда и видели их; но звук глухо доходил до нас, только через почву из-за полного отсутствия атмосферы на Луне.

Иноземные сокровища

При остановках, шагая легко по обвалам у крутых и отвесных гранитных масс, мы выбирали то, что более нам нравилось: находили прозрачные кварцы в виде огромных кристаллов горного хрусталя; во множестве валялся красноватый ортоклаз и темная роговая обманка; изредка попадались цирконы, гранаты и турмалины.

Кругом стояли столбами еще не разрушенные зеленые грюнштейны, красноватые порфиры и великолепные базальты разных цветов; мы рылись у их подножия и то и дело приходили в восторг от красивых экземпляров камней. А потом набрасывались на дивные сокровища и набивали корзины красными рубинами, оранжевыми прозрачными гиацинтами, темными меланитами, кроваво-красными пиропами, фиолетовыми альмандинами, сапфирами, изумрудами и аметистами. Попадались и алмазы разных цветов, довольно мелкие.

Фиалковская была в особенном восторге от горного хрусталя. Он был часто молочного, розового и других цветов. Много встречалось и гидратов (водных соединений) кварца: халцедоны, полупрозрачные яшмы и опалы, но больше попадалось кремней. Из халцедонов блистали красотой: красный сердолик, зеленый, с красными пятнами, гелиотроп и агат.

Однажды увидали вдали белую, как снег, массу. Когда к ней приблизились, то между обломками гнейсов и слюдяных сланцев увидели целое поле алмазов, между которыми попадались величиною в кулак.

— Вот богатство, которого нет у всех людей вместе! — воскликнула Машенька, но ее друг Норденшельд, конечно, этого не слышал, так как шлемами они не касались.

Жадно они накинулись на это сокровище, причем пришлось выбросить из корзин много чудесных камней, чтобы дать место наиболее интересным экземплярам алмазов. Их было очень много, собрали даже пригоршню золотого песка;

Страшно нагруженные, мы весело добежали до ракеты и замкнулись в ней...

Увы, пищевых запасов оставалось всего ничего. Приходилось улетать с Луны, не исследовав, как того хотелось, ее мир.

Отдыхая, поедая бананы, орехи, ананасы, утоляя жажду арбузами и виноградным соком, мы весело перебирали свои сокровища, пересыпали в руках аквамарины, изумруды, алмазы и посматривали в окна.

Я сказал спутникам, достаточно категорично, что все собранные нами драгоценности составят минералогические коллекции. В оборот ювелирных ценностей они не попадут. Иначе, при доступности Луны и ее камней, алмазы будут обесценены и на Земле...

Болид

— Смотрите-ка, вон налево сверкнул яркий огонь! — воскликнул Норденшельд и показал направление рукой в массивной герметичной перчатке.

Обернувшись, я увидел сноп огня на одном из лунных холмов. Через несколько секунд послышался резкий грохот.

— Ах, это ведь болид, — всплеснула руками Фиалковская.

Крупный метеорит, не теряя своей громадной скорости от сопротивления атмосферы, ударился о гранитную поверхность и оттого засветился, как маленькое солнце.

— Наверное, глыба железа, расплавившись, испарившись и разбившись на части, дала этот блестящий фейерверк, — сказал Иванов.

Когда мы вышли из ракеты и нашли болид, наши предположения оправдались: мы нашли на месте падения много накаленных кусков железа, вплавленных в каменные массы. Маленькие осколки успели остыть, и мы подняли несколько кусочков на память. Куски ничем не отличались от известных земных метеоритов, например нашего, калужского, который хранится в планетарии Звездного музея.