«Разведчик лунных берегов»

Глава 19. Военные полёты

Ивановские

Одна из самых живописных в приволжском городе Саратове Астраханская улица начинается от Сенного рынка, пролегает вблизи главного железнодорожного вокзала, задевает территорию местного университета и заканчивается у грузовой станции «Саратов-2», которую жители города попросту называют Товаркой. Неподалеку от Товарки, между пересекающими Астраханскую Новоузенской и Шелковичной улицами поставил в двадцатые нэповские годы успешный бондарь Иван Егоров собственный дом. Вместе с женой Марией Устиновной они народили и вырастили трех русокосых красавиц-дочерей, старшая из которых, Александра, высокая, статная, прелестна была сиявшими добротой под полумесяцами бровей светлосерыми очами. Она и была матушкой Владислава Ивановского, народившегося за несколько месяцев до начала войны с фашистами.

Летом 1942 года немцы пытались взять Сталинград. Доставалось и Саратову, где делали самолеты и танковые двигатели, металлорежущие станки и подшипники, вырабатывали бензин и керосин из нефти. В Саратове лечили раненых и учили летать военных летчиков. Аэроклуб на Рабочей улице готовил из неопытных мальчишек дерзких асов. Много героических русских пилотов с пригородного аэродрома в Дубках взлетели над Волгой и взяли курс на линию фронта с фашизмом.

Бомбы падали и на Детский парк, бывшее подворье храма Князя Владимира, один из уютнейших скверов города, расположенный на перекрестке Астраханской и Рабочей улиц. Был случай, когда бомбежка застала в парке 16-летнюю Любовь Ивановну, тетушку Владислава. Она несла на руках худого тонконогого синеглазого мальчонку, которому было чуть больше года. Осколочная бомба разорвалась между ясенями, акациями и вязами на территории живого уголка с вольерами, населенными ежами и змеями, черепахами и кроликами. Осколок просвистел в нескольких сантиметрах от правого уха малыша. Истощенная контролер ОТК с Электрозавода, щуплая, как мальчишка, упала наземь, прикрыв юной грудью и впалым животом худосочное с перепелиной шейкой существо. Вскинув полуколечки тонких бровей, тараща в ужасе припоминания лучистые полумонетки-глаза, тетушка не раз говаривала Владиславу в последующие годы, что в тот вечер в Детском парке он родился, ленты-бантики, как бы во второй раз.

Бомбили Саратов самолеты конструкции немецкого инженера Мессершмидта. Хорошо, что ракеты в немецкой авиации в тот год еще не использовались. Вот если бы обстреливали Детский парк в Саратове ракетами Фау-2, как Трафальгар-сквер в Лондоне, Владислав Ивановский вместе теткой-девушкой уж точно погибли бы.

В ту пору семья Ивановских обитала в жактовской комнатухе на улице Гоголя в районе Главпочтампта в Саратове. Эту квартирку с отдельным входом поволжский хохол Василий Ивановский, выпускник Речного техникума в Балакове, инженер подшипникового завода по должности, своими руками пристроил к казенному дому и привел туда за год до начала войны с фашизмом жену-телеграфистку Александру. Под пригляд свекрови Меланьи Тихоновны, которая, перебравшись в тридцатые годы из деревни Бедновки в Ширококарамышском районе в областной центр Саратов, так и не научилась русской «мове», всю жизнь — до 92 лет — «калякала» по-украински. Причем, не из-за неспособности к языкам, а из упрямства.

К осени 1943 года Василий Ивановский уже повоевал рядовым в стрелковом батальоне с немцами. Под городом Белевом в Тульской области он был контужен, попал в число пленных, но при транспортировке сумел сбежать и несколько недель пробирался в Саратов. Там им занималась контрразведка, однако уличить полуслепого «очкарика» в засланности или предательстве дознаватели не смогли. Больного и одичавшего беглеца медкомиссия признала негодным к продолжению боевой солдатской службы, а подшипниковый завод выхлопотал бронь своему инженеру, потому как профессиональный его опыт был очень нужен для производства танковых и самолетных подшипников.

Упрямый, как мать, хохол из деревни Бедновка не хотел жить даже в отдельной комнате в доме тестя на Астраханской улице. По утрам трамваем от Сенной площади он привозил мальца Владика в дом к деду с бабкой. Потом садился в рабочий поезд и ехал на дальнюю окраину Саратова, на Подшипниковый завод.

Бабушка Мария Устиновна учила Владика русскому говору. В сорок третьем она уже предсмертно болела, сраженная известием о гибели на Балтике матроса торпедного катера Ивана Егорова. Мама Владика в Широко-Карамышском районе, в деревне Бедновке у свекрови Мелании Тихоновны выхаживала народными средствами Бориску, годовалого братишку Владика, тяжело болевшего от недостатка грудного питания. Дед Иван Федорович Егоров или его дочь Любаша по вечерам отводили через Детский парк Владика к отцу в его пристроенный чулан на Гоголевской улице.

В начале осени 1944 года от болезненного истощения умерла взлелеявшая Владика Мария Устиновна.

...Особенные лепешки стряпали в Китае к празднику Середины осени, который отмечался в середине восьмого месяца по лунному календарю — в пору осеннего равноденствия, когда Луна являлась в полном сиянии. Их пекли из сероватой, цвета утренней луны, рисовой муки. Во время жертвоприношений Хозяйке луны — матери звезд богине Доу-му, полагалось выставлять 13 лунных лепешек, сложенных стопкой, что символизировало лунный год. На поверхности лепешек изображали Лунного старика, лунных зайца и жабу.

Созерцание озаренного луной осеннего пейзажа было главной церемонией праздника. Простые люди совершали поклонение луне на улицах и площадях, а богачи строили специальные террасы и павильоны. Китайцы верили, что на луне растет вечное дерево кассия, из листьев которого лунный заяц, сидящий под кроной, приготавливает элексир вечной жизни, растирая в нефритовой ступе листья кассии. А Лунный старик, приходящий под то же дерево, завязывает брачные узы земных парней и девчат. И потому невесты в полнолунную ночь праздника Середины осени молили Лунного старика о счастливом замужестве. А старики и старухи просили у лунного зайца долголетия.

В день Середины осени — осеннего равноденствия 21 сентября дедушка Иван, траурный, с морщинисто-глиняным лицом, седобородый и сутулый, в драном пиджаке с лоснящимися заплатами, надетом на бязевую нижнюю рубаху, вел Владика по аллее Детского парка, где с широким постановом раскинули шатры золотой листвы ясени и клены. Медленным движением дед высвободил палец из потного кулачка мальчика, показал им на сиявшую в сумерках над раскидистой шелковицей полную Луну. Она словно бы написана была масляными белилами на прозрачно-голубом шелке небес, круглая, слабопятнистая, переполненная нутряным белосиянием.

— Это Луна, — торжественно произнес дедушка Иван Федорович.

— Да, Люна, — задумчиво повторил Владик, машинально углубляя в нежном сознании новое слово в связи с возвышенным сигналом.

В летние месяцы 1944 года С. П. Королев почти постоянно находился на испытательном аэродроме Казанского авиационного завода. Там продолжалась доводка ракетного ускорителя для боевых самолетов, сконструированного в «шараге» В. П. Глушко, у которого арестант Королев состоял заместителем. Ускоритель с жидкостным реактивным двигателем был закомпонован в хвостовую часть истребителя Пе-2, пилотируемого заводским летчиком Васильченко. Рядом с ускорителем находилось место стрелка; во время испытательных полетов его занимал инженер, ответственный за изделие. Однако частенько садился в самолет, нахлобучив летный шлем на лобастый куб головы, заместитель главного конструктора Королев. Вот так и «тянули срок» шестьдесят лет назад «вредители в области вооружений» В. П. Глушко, С. П. Королев, Н. С. Шнякин. И еще сотни и сотни талантливых советских конструкторов, исследователей, ученых, согнанных советской режимной ответственностью в секретные СКВ, или, на языке того времени, в «шараги».

В общем-то испытания ускорителя подвигались к концу. Это реактивное устройство позволяло за считанные секунды разгонять поршневой самолет с 400 почти до 600 километров в час. Однако досадных моментов все-таки хватало: то падало давление в камере сгорания ускорителя, то он самовыключался. Такое происходило не из-за пороков реактивного двигателя, а вследствие примитивности системы автоматики.

В один из знойных июльских дней на испытаниях в соответствии с графиком присутствовали инженер-конструктор Н. С. Шнякин и заместитель главного конструктора С. П. Королев. Он-то и отправился в полет вместо Шнякина, уговорив инженера-конструктора полежать в тени на травке.

Самолет, набрав высоту, совершил предусмотренный программой разворот, после чего из хвостовой его части вырвалась огненная струя. Это включился ускоритель. Машину будто кто-то подтолкнул вперед, она заметно прибавила в скорости и высоте. И вдруг люди на аэродроме, наблюдавшие за полетом, увидели нечто ужасное: крылатая боевая машина встрепенулась, словно птица, принявшая заряд охотничьей дроби, и от хвостовой части отвалились и понеслись к земле дымящиеся куски.

Опытнейший летчик Васильченко все-таки удержал власть над самолетом. Погасил скорость и пошел на посадку.

Когда истребитель замер на дорожке и остановились его пропеллеры, к нему уже мчались люди, и среди них первым — инженер Шнякин. Заглянув в кабину стрелка, он увидел Королева с зажмуренными глазами в дымившемся шлеме. Королев был жив, даже сознание не потерял, но при взрыве ускорителя ему сильно обожгло лицо, опалило брови и веки.

— Это ты, Николай Сергеевич? — спросил, не открывая глаз, Королев.- Да жив, жив я... Только не вижу ни х...я! Помогай, сам не выберусь!

Шнякин выволок заместителя главного конструктора из кабины, сорвал с него вонявший паленой овчиной шлем и, перекинув его руку себе на плечи, повел в дежурное помещение аэродрома, где конвоир Алексей играл в домино с пожарниками.

— Гражданин конвойный! — закричал с порога Шнякин. — Срочно скорую карету вызывай, понял... Заключенный Королев ослеп по причине аварии!

Белобрысый волжский богатырь Алексей, угодивший в тюремные стражники из-за плоскостопия, должен был, согласно инструкции, прежде доложить о случившемся своему начальству и только с его разрешения вызывать «скорую помощь». Однако душевно уважавший своих арестантов за высокую образованность и непосредственное отношение к боевой авиации сержант конвойной службы сперва позвонил в «скорую помощь», а уж потом запросил по телефону у своего начальства разрешения на этот вызов. Начальство разрешило.

И вот примчалась на аэродром скорая карета — полуторка с крытым кузовом и двумя большими печками-газгольдерами по бокам кабины, чтобы можно было ездить за счет сжигания чурок. Шнякин и плоскостопный сержант осторожно довели Королева до машины и отправились вместе с ним в госпиталь.

Своим богатырским басом Алексей произвел в госпитале некоторый шум ради того, чтобы его подопечного приняли в срочном порядке. Он добился, чтобы Kopoлева осмотрел врач самого высшего звания. К счастью, в госпитале как раз дежурил «глазной» профессор — долговязый еврей с серебряными волосами, костистым носом и детским пухлогубым ртом. Профессор поочередно приоткрывал глаза Королева, принуждая пациента кряхтеть от боли. Что-то закапывал, осушал слизистую тампонами, рассматривал зрачки через специальный прибор. Затем приказал медицинской сестре наложить плотную повязку на глаза.

— Ну вот что, — сказал профессор таким тоном, будто принимал у Шнякина и сержанта экзамен и не был удовлетворен ответом. — Сейчас я ничего не могу сказать про будущее. И никто не может, поскольку все-таки ожог слизистой оболочки глаз. Пусть тюрьма пока что обходится 6ез этого зэка. И еще вот этого, — серебряный профессор показал пальцем на Шнякина. — Второй нужен, чтобы ухаживать за раненым. А дней этак через пять мы посмотрим, что там со слизистой оболочкой.

Сержант позвонил в комендатуру и доложил обстановку. Там уже знали от зэка Глушко о случившемся. Конвоиру Алексею дали команду оставить в глазном отделении как Королева Сергея Павловича, так и Шнякина Николая Сергеевича.

Будто старозаветная нянька Шнякин все пять дней не отлучался от Королева. О чем только не переговорили за это время два московских авиационных конструктора, познакомившиеся еще в ноябре 1942 года, когда по вызову Глушко Королева перевели из Омска в Казань.

Более всего, конечно, инженеры-арестанты уделяли внимание военному положению. Высадка союзников на юге Франции, бои за Выборг на Ленинградском фронте, окружение немецких войск в Белоруссии... В сводках Информбюро, прошепелявленных черной тарелкой репродуктора, звучали дорогие сердцу Королева названия украинских городов. А в Москве, сообщило радио, состоялся позорный марш немецких военнопленных. Все это заряжало оптимизмом. И Королев, лежавший с забинтованной, похожей на капустный кочан головой, лишенным здорового напора голосом говорил товарищу по несчастью:

— Я думаю, эта авария — доброе предзнаменование. Похоже, что нас с тобою, Николай Сергеевич, лишат звания «вредителей в области вооружений» и отпустят в Москву. Вот есть у меня такое предчувствие!

— Это потому что Конев на Львов наступает? — с самозащитной иронией спросил Шнякин.

— Нет, главным образом, по принципу симметрии. В мае 1938 года мы в ГИРДе проводили огневые испытания глушковского двигателя ОРМ, который я надеялся приспособить к своему планеру, чтобы получить ракетоплан. И вот опять-таки из-за моей настырности случилась авария: вырвался патрубок высокого давления и вдарил меня по черепушке. Хорошо так саданул — если бы чуть левее, в висок, то был бы мне полный «уздец»! А так три недели отлеживался под надзором жены в Боткинской больнице. Поставила меня Ксана на ноги, только все равно ангелы ада явились. Арестовали в воскресенье 26 июня 1938 года, аккурат в день выборов. После того, как с женой и дочкой Наталкой сходил на избирательный участок и проголосовал за Верховную власть РСФСР!.. И повезли по ночной Москве в НКВД. А обвинили, точь-в-точь как и тебя, будто являюсь этим самым, в общем, членом-троцкистом. Назначили десять лет исправления и выписали путевку на саму Колыму, в бухту Нагаева.

Пока я добирался, как до Луны, до этой гребаной бухты, мать телеграммы Усатому отправляла. Знаменитые летчики Полина Гризодубова и Михаил Громов не побоялись ходатайствовать. Только без пользы делу. Хлебнул я и баланды, и кровушки, а весной тридцать девятого с выбитой челюстью меня в Хабаровск отправили, в спецбольницу.

Ну а тем временем Ежова, ты ведь помнишь, на Берию разменяли. И начал Лаврентий Павлович мести по-новому, с разбором. Вышло так, что Особое совещание НКВД заменило мне ярлык «члена троцкизма» на бирку полегче: «вредитель в области военной техники». Десятилетний срок скостили до восьми... Ну дальше меня Андрей Николаевич Туполев разыскал, благодаря чему из тюремной больницы в Хабаровске я прикатил в бесплатном вагоне в Москву, на улицу Радио, в шарагу Туполева. Только недолго я в столице за кульманом карандаши остругивал. В 1941 году нас эвакуировали в Омск, а далее я проследовал в Казань, где и пребываю по сию пору, и вместе с тобой, Николай Сергеевич, учу винтомоторные самолеты летать по-реактивному.

Вот уже шесть лет, как я не видел жену Ксану, дочь Наташеньку, мать с отчимом. Я верю: они помнят обо мне, любят, ждут. Как и тебя, Николай Сергеевич!.. Ну, а что касаемо насчет симметрии, это я не для красного словца. Если после одной аварии с реактивным двигателем меня арестовали, то принцип симметрии требует, чтобы после второй реактивной аварии нас с тобой, Николай Сергеевич, освободили из заключения. И повезешь ты меня в столицу как сопровождающий. Один ведь я, слепой-то, не найду путь-дорогу!

— Ну, уж нет, я так не согласен! — энергично тряс головой Шнякин. — Уж коли на волю, то зрячим непременно. А иначе...

— Вот именно, — прервал Королев. — Иначе надо было бы мне скопытиться еще в тридцатом году, когда схватил сыпняк, оставивший тяжелые последствия — трепанацию черепа делали.

Больной судорожно сглотнул. Он лежал на спине с закрытыми многослойной марлей глазами. Однако очи его души были распахнуты и перед ними проносилась вся тридцатисемилетняя, пушкинского возраста, жизнь. Виделись ему самолеты и планеры собственной конструкции, изумрудные паруса полей и обнаженные холмы Коктебеля, над которыми так свободно парилось на деревянно-тряпичных крыльях, А также гирдовский подвал в Москве, на Садово-Спасской, 19, поездки на грузовике в Нахабино, где взлетела-таки первая советская ракета ГИРД — 09, неугомонный Фридрих Цандер, уклончивый Юрий Кондратюк, решительный замнаркома вооружений Тухачевский. И тревожные лица руководителей Ракетного НИИ Клейменова, Лангемака, Глушко, их аресты, воцарение в институте таинственного Костикова. И «одиссея» до Колымы и обратно самого Королева в вонючем «столыпине» — вагоне для заключенных... И вот пока все это мелькало перед духовным взором памяти, внутренний голос души Королева, властный и неуступчивый, сказал: «Сколько бы ни приключалось в жизни несправедливого и трагического, пока ты в силе и твердом разуме, пока есть люди, которые любят и верят в тебя, ты не имеешь права отказываться от жизни!»

В больничных процедурах, в долгих беседах-откровениях в палате промелькнули назначенные дни неопределенности и настало время, когда Шнякин повел своего товарища в процедурную для снятия пелены с глаз.

Профессор скрипуче расспросил о самочувствии и приказал медсестре начать разматывать бинты. Открылось опаленное лицо. Слипшиеся, в ожоговых волдырях веки не сразу разъединились. Но даже через их кожистую плоть Королев воспринял напор теплого и розового зарева. А когда с всплеском боли, будто от надреза скальпелем, веки разъединились, Королев не смог удержать стон. Воочию он увидел долговязого профессора-еврея с серебряной головой, костистым носом и по-детски вывернутыми губами.

... В конце июля 1944 года Президиум Верховного Совета СССР принял решение о досрочном освобождении большой группы «вредителей в области вооружений», которые на секретных заводах Поволжья, Урала, Сибири внесли в годы войны существенный вклад в создание таких вооружений. В начале августа того же года были освобождены Глушко, Королев, Шнякин.

Как раз в те дни Сергей Павлович с большим волнением прочел подвернувшуюся книжку о революционере и изобретателе Кибальчиче. А ещё ему попали в руки газеты с сообщениями о немецких ракетах «Фау-2». Весь сентябрь Королев трудился над докладной запиской о необходимости немедленного развертывания работ по созданию советских ракет дальнего действия. В октябре недавний зэк отправил свое послание в Москву, в Кремль, на то самое имя, на которое осенью 1938 года отправлял просьбы о справедливом разбирательстве. И если шесть лет назад Кремль каменно молчал, то теперь ответ нагрянул очень быстро. Королеву обещали скорый вызов в Москву. Однако ждать пришлось еще целый год: только в августе 1945 года он получил разрешение вернуться в столицу.

Королев и Фау-2

Снаряды Фау-1, хотя и произвели в Англии много разрушений, были менее опасны, чем баллистические ракеты Фау-2. Самолеты-снаряды обладали небольшой скоростью, и их сравнительно легко можно было сбивать. Лишь четверть Фау-1 достигали целей, тогда как эффективных средств защиты от Фау-2 не было до самого конца войны.

После падения Третьего рейха создатели ракетного центра в Пенемюнде бежали в Баварию, где и были захвачены союзниками. Вернер фон Браун, генерал Даненбергер и многие другие специалисты-ракетчики перешли на службу в Америку и заняли там высокое положение в ракетных научно-исследовательских организациях армии, флота и воздушных сил.

В предвоенные годы Сергей Королев пытался приспособить к планерам реактивный двигатель и создать ракетоплан. Валентин Глушко разрабатывал реактивные ускорители для самолетов. Сотрудники Газодинамической лаборатории в Ленинграде и ГИРДа в Москве объединились в созданном в 1933 году Реактивном научно-исследовательском институте. Инициатором организации первого в мире института реактивного движения был маршал Рабоче-крестьянской Красной армии М. Н. Тухачевский.

В конце тридцатых годов руководители и ведущие специалисты РНИИ подверглись жестокой «чистке». Были расстреляны начальник института И. Т. Клейменов, его заместитель Г. Э. Лангемак; начальники отделов С. П. Королев, В. П. Глушко были приговорены к десятилетнему заключению и пробыли в лагерях и тюрьмах с 1938 по 1946 годы. Главным направлением работ РНИИ стали реактивные артиллерийские снаряды и установки для залпового огня — знаменитые «Катюши» и их модификации.

В подмосковном дачном поселке Подлипки на базе артиллерийского завода в 1946 году было создано НИИ-88. Там проводились исследования и воспроизводство зенитных и баллистических ракет и пусковых устройств, созданных в немецком ракетном центре в Пенемюнде, Сергей Королев стал главным конструктором отдела, в котором занимались копированием баллистической ракеты Вернера фон Брауна Фау-2. В других отделах воспроизводили ракеты поменьше: «Рейнботе», «Вассерфаль», «Рейнтохтер» и зенитные ракеты «Шметтерлинг», «Энциан», «Тайфун».

В составе группы советских специалистов — ракетчиков Королев в 1945- 46 годах работал на территории побежденной Германии, где занимался сбором и изучением остатков немецкой ракетной индустрии.

Американцы и англичане сумели захватить целостные образцы ракет, ракетные комплексы, документацию, опередив советские трофейные службы. Техническим командам Советской Армии достались разрушенный центр в Пенемюнде и взорванный подземный завод в Норденхаузе, останки стреляных ракет и искореженные стартовые устройства. Из этого утиля русским специалистам удалось скомпоновать несколько экземпляров немецких ракет, которые и были переправлены в подмосковные Подлипки и стали рабочими объектами НИИ-88.

Сталин распорядился, чтобы ракетной техникой занималось министерство вооружений во главе с Д. Ф. Устиновым. Начальником НИИ-88 Устинов назначил артиллерийского специалиста Л. Р. Гонора. Специальное конструкторское бюро — СКБ в этом институте возглавил К. И. Тритко, который был до этого директором артиллерийского завода в Сталинграде.

Как рассказывает в документальной книге о С. П. Королеве Ярослав Голованов, большинство научных сотрудников и конструкторов НИИ-88 пришли из авиации, высшие руководители и производственники были артиллеристами или пушечных дел мастерами. «Авиационники считали ракеты недоразвитыми самолетами, у которых не отрасли крылья, пушкари — перезрелыми снарядами, которые мечтают летать без пушек. Сознание, что ракета — нечто совершенно новое, принципиально отличное и от самолета, и от снаряда, приходило не сразу». Преимущество Королева перед его многочисленными коллегами заключалось в том, что он понял это раньше других. К тому же ему, одному из немногих советских специалистов, довелось присутствовать при показательном запуске ракеты Фау-2, который англичане городка Куксхафен.

В Подлипках был открыт техникум по ракетостроению, разные курсы техучебы, а при МВТУ имени Н. Э. Баумана — высшие инженерные курсы, где авиаторы и артиллеристы переучивались на ракетчиков.

В 1947 году по указанию Сталина было определено место для создания специального полигона для испытаний ракетной техники. Южнее Сталинграда в степном Заволжье поблизости от станицы Капустин Яр построили стартовые установки, подвели железнодорожную ветку. В середине 1947 года под Москвой уже собрали, точнее сказать, перебрали и доукомплектовали доставленные спецпоездом из Германии образцы ракет Фау-2 и тем же составом транспортировали в Капустин Яр.

Первые Фау-2, доставленные в «Капьяр» из Подлипок, готовили к запуску в просторном деревянном сарае, который был построен для защиты людей и техники от пыли. Согласно военной терминологии ракета в сарае, то есть в монтажно-испытательном корпусе /МИКе/, называлась ракетой на технической позиции. Оттуда ее везли на стартовую позицию и устанавливали вертикально.

Первый старт баллистической ракеты в нашей стране состоялся 18 октября 1947 года в 10 часов 47 минут утра. Показательный старт в Куксхафене, на котором Королев присутствовал в качестве водителя-адьютанта генерала Соколова, состоялся в начале октября 1945 года. Старт той же баллистической ракеты Фау-2, но уже собранной руками советских специалистов на советском полигоне в Капустином Яре произошел спустя два года — 18 октября. А через десять лет в начале октября 1957 года будет запущен уже с другого полигона — Байконура — первый искусственный спутник Земли.

Примерно через минуту после старта в «Капьяре» (усеченное название полигона в Капустином Яре) ракета Фау-2 поднялась на 23 километра, развернулась и легла на заданный курс. Забравшись на высоту почти в 90 километров, снаряд затем снизился и упал в 274 километрах от старта. Участники запуска плакали от счастья, смеялись, обнимались. Главного конструктора Королева и начальника космодрома Вознюка качали. Председатель Государственной комиссии Н. Д. Яковлев звонил в Кремль, докладывал об успехе И. В. Сталину. Руководитель государства приказал объявить благодарность всем участникам пуска.

Как пишет Я. Голованов в своей книге о Королеве, Сергей Павлович рассказывал нескольким людям, что он был на совещании у Сталина, которое состоялось после пусков Фау-2, перед пуском ее советской модификации Р-1, когда уже явственно наметились контуры следующей ракеты Королева Р-2. Март 1948 года — как раз время между пусками Фау-2 в советском исполнении и советской ее модификацией Р-1.

...Первые пуски отечественной баллистической ракеты с полигона Капустин Яр начались в сентябре 1948 года. Для Владика этот сентябрь — глубочайшая биографическая отметка: он пошел в школу. Как памятен был тихий, даже душноватый день сентября, когда по уютнейшей Астраханской, а потом по тенистой Садовой он шел в наутюженных штанцах и серой миткалевой рубашке с завернутыми по локоть рукавами, с кирзовым портфеликом в руке, — первый раз в первый класс! И самое горячее в мире, самое добрострастное сердце — мамино — колотилось в гордой взволнованности будто бы рядом с его дошкольным сердечком, которое тоже не пребывало в покойном ритме.

...Владиславу Ивановскому припоминается в сочной яркости осенний день 1948 года с безоблачным хрустальным небосводом, с похожими на метлы голыми тополями на Астраханской улице и бумажным шорохом опавшей, пересохшей листвы в сиреневых посадках. Начался второй месяц учебы Владика в первом классе железнодорожной школы города Саратова. Будучи первоклашкой, он сменил наконец карандаш на ручку с вставным перышком. Он жил в ликовании, ему даже снилось, как написать в тетрадке в косую сетку покрасивше. И, увы, наделал кляксы!.. За что и получил первую в жизни двойку!

Вот в ту осень, 10 октября 1948 года, в соседней Сталинградской области на секретнейшем полигоне Капустин Яр удачно стартовала первая советская ракета дальнего действия Р-1, переделанная из немецкой «Фау-2» под руководством ученика Циолковского и подражателя фон Брауна Сергея Павловича Королева.

...Лучший в Саратове бондарь-кустарь Егоров умер в середине осени 1953 года, ненамного пережив своего ровесника Сталина, которого он национально и классово не любил. Его похоронили на городском кладбище неподалеку от могилы великого демократа Н. Г. Чернышевского. Перед погребением одноногий мастер с трехногим штативом запечатлел черной фотогармошкой с магниевой вспышкой у открытой «домовины» с упакованным в погребальную одежку покойником немногих родственников почившего Ивана Федоровича.

Этой истрескавшейся с надлупленными уголками фотокарточке больше полувека. Разглядывая ее, Ивановский вспоминает о Луне. Ему верится, что «дедя Ваня» стал тем Лунным стариком из китайского мифа, который сидит на соседней планете под головетвистым деревом кассия и вяжет там из пеньковой веревки узы-узлы вечной памяти. А приносят ему вервие светлые прозрачной святостью его зять и дочери, запечатленные одноногим фотографом. И, слава Богу, пока еще нет среди лунатиков, двух запечатленных на фото мальцов военного времени.

...Семилетие с осени 1948 по осень 1954 годы были периодом становления баллистического ракетостроения в Советском Союзе. За этот срок на полигоне в Капустином Яру прошли испытания несколько модификаций ракеты Р-1 с дальностью более 250 километров, ракета Р-2 с дальностью 600 километров /это уже была оригинальная конструкция, а не копия Фау-2/, ракета Р-5 с дальностью более 1000 километров. В мае 1954 года было принято Постановление ЦК КПСС о создании межконтинентальной баллистической ракеты. Такая ракета предназначалась для транспортировки водородных бомб.

В Советском Союзе термоядерное оружие было создано в 1953 году. Осенью того траурно памятного года Владик Ивановский в шестом классе начал изучать физику под руководством однорукого инвалида войны Мих-Миха. Как раз перед началом учебного года на полигоне под Семипалатинском был подорван термоядерный заряд.

Соединив несколько ракет Р-5 в единую ракету- носитель, можно было бы доставить полезный груз, например, искусственный спутник, на орбиту Земли. Автор статей в «Огоньке» Борис Ляпунов, повидимому, знал о создании в Подлипках многоступенчатой ракеты Р-7. Но работы там велись в условиях глубочайшей секретности. И потому в научно-популярных статьях в «Огоньке» не упоминались ни институт в Подлипках, ни полигон в Капустином Яре, ни ракета Р-5, уже готовившаяся к испытаниям в комплекте с атомной бомбой. И уж тем более проект ракеты Р-7.