«Ока культуры»

Никавайка и луна (29 ноября 2014)

Лужайка перед деревянным в три окошка флигелем была только что выкошена. Негромко напевая, садовник Никита Ергин сгребал стожки. Утро пахло травяным соком.

Когда Наденька Смирнова, младшая дочь губернатора, подошла к флигелю, кривой старик отвесил поясной поклон. Наденька с достоинством кивнула Никите, она знала, что левый глаз тот потерял в ополчении, во времена французского нашествия.

Девочка зашла к ветхому, цвета аспидной доски, флигелю со стороны Яченки и встала под приотворённым окном. Белый бант в её волосах, точно припорхнувшая бабочка, замер. Наденька прислушивалась: проснулся ли гость, вчера приехавший из Москвы.

Гостил на загородной даче калужского губернатора Николай Васильевич Гоголь. Наденька помнила его с тех пятилетней давности времён, когда жили за границей. В Италии Гоголь являлся к ним почти ежедневно в соломенной шляпе и снимал её, когда приглашал четырёхлетнюю девочку к себе на плечи. Если она обхватывала худую шею Никавайки, он смеялся и просил держаться за волосы. Длинные, мягкие, они для того были весьма удобны.

В комнате гостя было тихо. Наденька решила постучать по оконной раме. И тут услышала из комнаты шелест поспешно сминаемых бумажных листов, потом страстное бормотание:
— Боже, дай полюбить ещё больше людей! Дай собрать в памяти всё лучшее в них, припомнить ближе всех ближних и, вдохновившись силой любви, быть в силах изобразить!..

Такой странной молитвы Наденька никогда не слышала. Но помнила, как сильно сердится маменька, если влетишь в её покои, когда она на коленях перед иконами. Ступая как можно тише, Надя отошла от окошка...

На рисунке автора текста слева направо: Гость из Москвы Н. В. Гоголь, вице-губернатор Клушин, губернатор Смирнов, его супруга А. О, Смирнова-Россет, её сын Мишенька с коробкой из-под рахат-лукума, старшая дочь Софья и младшая Надежда, а справа новейший памятник благотворительности № 3 Н. В. Гоголю.

...Накрытая золотистой шапкой соломы, с побеленными глиняными стенами, хатка была точной копией украинских мазанок, только втрое меньше. Как и на хуторах Малороссии, при доме имелся хлев, где обитала комолая тёлка по имени Европа, а также курятник с дюжиной пеструшек и огненно-рыжим петухом, за свирепость прозванным Драконом.

Это маленькое хозяйство, располагавшееся за постройками губернаторской дачи, было заведено по приказу губернаторши Александры Осиповны к именинам старшей дочери Ольги. Но за два года, что миновали с той поры, хатка, корова и куры были забыты чопорной Ольгой, за ними следила Пелагея, жена садовника Ергина. Ольга теперь увлекалась (летом 1849 года ей исполнилось шестнадцать) чтением романов Эжена Сю и перепиской с Мэри Пушкиной. Дочь покойного Александра Сергеевича жила в то лето в Стрельне, под Петербургом. Ольга Смирнова считала ее ближайшей подругой, хотя и не оправдывала ветреность Мэри. Дважды в месяц из Калуги в Стрельну отправлялись написанные по-английски письма, имевшие наставительный тон... Хаткой завладела Наденька, младшая дочь губернатора.

Подвижная смуглолицая девочка была похожа на мать, которая в молодые годы живым нравом и лукавством так выделялась среди анемичных фрейлин Зимнего дворца. Пушкин точно схватил характер фрейлины Россет, записав в её альбом:

Черноглазая Россети
В своенравной красоте
Покорила сердца эти,
Те, те, те и те, те, те...

Нрав у Наденьки был кипучим, как у маман. Вообразив себя жрицей богини Весты, она наряжалась в белую тунику и всем в доме твердила, что замуж никогда не пойдёт. Гувернантка мисс Овербек уже не раз жаловалась Александре Осиповне, что её младшая дочь может произвести бедствие зажиганием одеколона, налитого в плошку.


...В хатке усталый гость сел возле окна, сложил на коленях узкие кисти рук и застыл, глядя прямо перед собой.
— Что с вами, Никавайка?
— Так нужно. Ведь здесь Склеп Весталки, верно?

Надя согласно кивнула, но при этом сказала:
— А мне так страшно. Не молчите, Никавайка, рассказывайте что-нибудь.
— Лучше вы расскажите.
— У мисс Овербек зуб шатается!
— Какой?
— Вон тот, — шепеляво ответила Надя, потому что сунула за щёку палец, чтобы показать правую бабку. — Она нам не призналась, да мы сами догадались. Весь урок Миссинька морщилась и зуб щупала. Мы так смеялись!

Гоголь мимолётно улыбнулся, и опять сделался устало-серьёзным..
— Передайте мисс Овербек, чтобы полоскала больной зуб шалфеем. Грешно смеяться над больными, помните это, Наденька!
— Называйте меня Надеждой Николаевной, — сдвинула черно-атласные, будто вышитые по белому шёлку бровки восьмилетняя девочка.
— Помните это, Надежда Николаевна!
— Вот теперь мне приятно. Я люблю почтение... Скажите-ка, а почему вы такой нарядный? Вы похожи на приказчика из гостиного двора.
— Это так следует. Разве вы не знаете, что ваш папенька даёт обед в мою честь? Будут архиерей, предводитель дворянства, судья...
— Да они скучнеющие, Никавайка! Никогда не улыбнутся, говорят только о Зимнем дворце и импернаторном государе.

Гоголь, покручивая кончики усов, хитро прищурился.
— Они придут смотреть на меня, потому как я известная персона.
— И вам этого хочется?

Он захохотал, откинув голову.
— Я тоже люблю почтение!

Когда вышли из хатки, Гоголь наклонился и сказал девочке на ухо:
— Зато для вас будет представлен сюрприз. После обеда... Я что-то привёз из поездки в Иерусалим, но пока не открою, сами всё увидите.

И направился к губернаторской даче, к парадному крыльцу которой уже подкатывали коляски с членами губернаторской команды.

...Приёмный обед был по традиции продолжительным и чинным. Когда же гости разъехались, вместе с ними распространились по губернскому городу противоречивые суждения о знаменитом литераторе.
В доме вице-губернатора Клушина было объявлено, что этот самый Гоголь довольно неучтив, манеры имеет грубые и одет бог знает как: не похож ни на дворянина, ни на купца.

Председатель уголовной палаты Яковлев озадачил супругу, сообщив, что московский гость — мужчина собой незначительный, болезненного сложения, длинноволос, как дьякон, и длиннонос, как дятел.
Преосвященный Николай, епископ калужский и боровский, запершись в кабинете, размышлял одиноко. Слухи об истовой набожности известного писателя, недавно вернувшегося из Иерусалима, не увязывались с тем, что преосвященный видел собственными глазами: легкомысленный наряд Гоголя, живая интонация в разговоре, лукавая хохлацкая улыбка. Почтмейстер же категорически заверил свою Аграфену Кондратьевну, что Гоголь — обыкновеннейший щелкопер и обслуга, чин имеет незначительный — всего лишь коллежский регистраторишка, и что за обедом, когда возник ученый разговор о государственных вопросах, Гоголь стал спрашивать у губернаторской супруги Александры Осиповны про какую-то коробку из-под рахат-лукума, привезенного им из Константинополя.

И у многих в Калуге развеялись робость и почтение: Гоголь оказался совсем не таким, каким представляли здесь знаменитого человека.

...А в доме губернатора после обеда случился переполох, поднятый Наденькой. Она бегала из комнаты в комнату, обращаясь то к отцу, то к матери, то к гувернантке мисс Овербек. Запинаясь от волнения и картавя больше обычного, Надя всех призывала идти в Склеп Весталки, где Никавайка должен представить сюрприз.

Садовник Ергин, причёсанный и в новых сапогах, стоял перед дверью хатки и, строго тараща одинокий свой глаз, никого не впускал, говоря, что ещё не всё сочинено. Наконец из хатки послышался голос Гоголя: «Отворяй дверь, Никита!»

Первыми вбежали дети: Наденька вместе со старшими сёстрами Софьей и Ольгой и двухлетним братом Мишей. Наклоняясь, вступали под низкую притолоку губернатор, его супруга, старенькая княжна Цицианова и ближайшие домочадцы.

Гоголя было не узнать. Он переоделся во всё чёрное и был похож на фокусника из бродячего цирка. Скрестив на груди руки, стоял перед ширмой, в качестве которой был повешен на гвоздях его дорожный плащ, и загадочно улыбался.
Когда все расселись и успокоили Мишеньку, расплакавшегося от серьезности момента, Гоголь взмахнул руками и громко произнес:
— Актеры просят у господ зрителей тишины и внимания!.. Музыка, играй!

Никита Ергин вскинул балалайку и грянул «Светит месяц, светит ясный». Гоголь спрятался за ширму. Вскоре зрители услышали шипение шведской спички. В хатке запахло серным дымом, и Александра Осиповна с тревогой взглянула на мисс Овербек, та со страхом — на губернатора.

Занавес упал, и зрители, сидевшие в полумраке тесной избушки, увидели на стене яркий светящийся круг, совсем такой, каким бывает месяц во время полнолуния. Эффект усиливался треньканьем балалайки; садовник играл яростно и виртуозно.

Все захлопали, девочки закричали: «Браво, господин Гоголь!» «Браво, Никавайка!»— кричала Надя. Усохшая княжна недоверчиво покачивала головой в кружевном чепце, а Мишенька опять расхныкался.

Гоголь был доволен. Его небольшие круглые глаза смотрели на всех ласково. Вследствие замечательной тонкости и долготы носа он имел сходство с аистом, добродушной птицей, что поселяется на крышах малороссийских хат и, говорят, приносит счастье дому.

Наденька смотрела на луну, сделанную из коробки, в которой Гоголь привёз рахат-лукум, и совсем не думала о том, что луна эта светится пламенем свечного огарка, поставленного позади промасленной бумаги, — она ведь не любила физику. Надя в ту минуту старалась понять, почему её отец — который богат и которого все в губернии боятся, но не любят, — не мог изобрести такое, а вот Никавайка, — у которого нет ни дома, ни семьи, ни богатства, ни власти, а есть только портфель, напичканный исписанной бумагой, — почему Никавайка мог придумать такую чудесную луну, что светит совсем, как настоящая.