«Ока культуры»

Маяковский, Чижевский и приокские камыши (4 июня 2018)

В  феврале 1925  года профессор  Чижевский проживал  в Калуге,  в родительском  доме  и  занимался  научной  и изобретательской деятельностью. Он увлекся проблемами высшей нервной деятельности  человека,  связанными  с  влиянием  космических и геофизических воздействий.  В своей комнате — юношеской  еще «ЭХ-лаборатории»  — создавал особую  радиоустановку  для регистрации  атмосферных разрядов  и вообще электромагнитных колебаний  в  связи с подъемами в  пятнообразовательной  деятельности  Солнца…   Техническое задание  на создание  установки  было дано лично председателем правления  АИЗа - Ассоциации изобретателей  П. П. Осиповым.

Павел Петрович, горячий  энтузиаст радиотехники  и «фанат»  технической физики,  был  неугомонным организатором изобретательского  поиска  и   создания структуры  для поддержки технического новаторства  в  Советской России.

На рисунке автор текста изобразил журналиста Чижевского перед возвращением в Москву из Калуги.

17 февраля 1925 года Осипов направил письмо от имени президиума  АИЗа  начальнику Калужского телеграфно-телефонного завода  В. И. Крживинскому  с просьбой  оказать  помощь  профессору  А. Л. Чижевскому  в  устройстве  особой радиоустановки  для научных целей.  Президиум Ассоциации изобретателей,  говорилось в письме, действительным  членом  и  представителем  которой  является профессор  Чижевский,  просит  Вас прийти  на помощь  к означенному ученому  в  смысле предоставления ему  некоторых частей  от старых телефонных аппаратов,  необходимых  для конструкции  приемной радиостанции  в научных целях.

Это  письмо хранится  в Калуге  вГосударственном архиве  Калужской области (ГАКО).  Напечатанное  на «Ремингтоне»  с фиолетовой  красящей лентой  на тонкой  полупрозрачной бумаге, с протершимися  линиями сгибов,  письмо  содержит  собственноручную приписку профессора:«Некоторые  части  из необходимых  мне  для радиоустановки  получил. Александр Чижевский.  19 февраля 1925 г.»

...В начале июня 1925 года Чижевского-младшего  пригласили  телеграммой  выступить  с докладом  в АИЗе.  Он срочно выехал ночным поездом из Калуги  в Москву.

На Брянском вокзале  Александр  встретил  Маяковского.  Владимир Владимирович  уезжал  с выступлениями  на Украину. Революционно знаменитый  поэт  сразу  вспомнил аспиранта из  Калуги, лирика  и физика,  известного еще с  дореволюционного  времени  по выступлениям  в  Политехническом музее. Маяковский  схватил  Чижевского  за обе руки,  крепко  их сжимал  своим рукопожатием,  спрашивал  про итоги  литкомандировки  в  Калугу по заданию  Луначарского,  про успехи Академии поэзии,  которую Чижевский должен был основать  на берегах Оки…   Очень огорчился,  узнав  о безуспешности  литературного процесса  в провинции.

У Маяковского  до поезда оказалось  нескладное время — около часу.  Перешли привокзальную,  вымощенную  брусчаткой  площадь  к пивным навесам  на набережной.  Хороши были сушеные воблы — полупрозрачные  спинки  стального оттенка,  белая чешуйчатость  подбрюшья.

С поволокой  нежности в крупных,  как у скакуна,  глазах  Маяковский  вспоминал  свою гастроль  в Калуге  еще перед войной  с немцем.  Про свиданье с  калужанкой-курсисткой  вспомнил,  как:

«Нежно говорил ей — мы у реки шли камышами:

«Слышите:  шуршат камыши у Оки,  будто наполнена  Ока мышами...»

Александр  прекрасно  помнил это стихотворение  из сборника  Маяковского  1915 года  «Простое, как мычание».  Далее в нем лирический герой сравнивал  сережку в ухе калужанки  с лучиком звезды,  а  месяц,  улыбающийся в небе,  со строчкой  из фельетона Аверченко.  Своенравная  курсистка  в  финале  стихотворения  дерзит лирическому герою: «Ах, зачем  вы давите  и  локоть  и талию.  Вы мне мешаете  у камыша  идти...»

Чижевский сказал Маяковскому:

— А  знаете, Владимир Владимирович,  я ведь  в  Калуге  нарочно хожу  в пойму  Оки посмотреть,  где  же шуршат камыши…  Ивняки — наблюдаю,  а камышей,  увы, не разыскал.

— Ну, это в  Калуге нет,  а в Рязани есть…   И  курсистка,  помнится,  была  рязаночка...  Так что  пускай  будущие  калужские краеведы,  роясь в  прошлого окаменевшем  «навозе»,  не фантазируют,  будто великий  Маяковский  калужским «окияночкам»  локотки давил.

Дальше  хорохориться  в отношении  к  действительно  гениальному поэту  Александру не хотелось.  Он от чистого сердца сказал:

— Мне ваша баллада  про приключение на даче в поселке Пушкино  очень даже залегла в душу.  У вашего лирического героя  божественная точка зрения…   Так космически  заявить  Солнцу: «Слазь! Довольно шляться в пекло!»  Или так: «Дармоед!  Занежен в облака ты!»   И еще: «Послушай, златолобо, чем так , без дела заходить,  ко мне  на чай зашло бы!»  И  Солнце  у вас  авторитетно получилось, - говорит  Оно басом: «Ты звал меня? Чаи гони, гони, поэт, варенье!»

Маяковский  в улыбке  самодовольства  сиял и каштановыми глазами, и фарфоровыми зубами.

— Правда,  космично?..  Мне тоже в жилу.  Это я в двадцатом начеканил,  когда в Росте  частушил  и карикатурил.

Продолжал  после  того,  как  жестко разорвал  сухую рыбину  вдоль  от развилки  в хвосте  до жабер:

— Мне  передавали  как-то  тетрадку  ваших стихов,  Александр.  Я прочел,  до последней строки...  Из вас вышел бы неплохой поэт,  если бы  вы меньше флиртовали  с наукой…   Поэзия  и  наука очень ревнивы:  они не признают любовниц!  И  та и другая -  кровопийцы!

Александр метнул  взгляд в сторону,  вздохнул и признался:

— После двадцатого года  я поэзию покинул.  Остался с наукой.

Голодные чайки кричали над Москвой-рекой,  вода в ней была  иссера  зеленая,  волны, разливаясь по песчаному наждаку,  оставляли похожую на плевки  пену.