«Библиография Поочья»

 

Стригулин спустился в буфет в цокольном этаже. Здесь тоже было тихо и по-утреннему прозрачно. В запахе кофе изнуренному зубрежкой студенту почудилось почти отеческое ободрение. Энергетический аромат распространялся от импортного агрегата – хромированного, украшенного цветными полосками, надписями, эмблемами.

 

Пятикурсник Стригулин не спал всю долгую январскую ночь. Навалившись грудью на ребро стола, чтобы не поддаваться сну, он терпеливо расшифровывал строки чужого конспекта. И вот к утру все-таки добрался до последних листков, сальных, как блины. Чувствовал себя так, точно дочитал книгу на немецком языке, из которого знал всего три слова.

 

Буфетчица бездельничала, нависнув сексапильными грудями над стойкой. Разговаривала с похожей на осу дамочкой из учебной части, которая отпивала маленькими глотками из чашечки. Дама нежно удерживала чашку за ушко, оттопырив наманикюренный мизинец, и досадовала, что в Татьянин день все студенты уже должны быть на каникулах, только вот "хвостистов" никак не разгонишь, их просто полчища, как тараканов... При этих словах дама обратила презрительный взор на Стригулина.

 

Стригулин обдирал кожу вместе с мясом с распаренной сардельки и завидовал теткам, у которых никаких проблем по части физики твердого тела. Но кофе понемногу его утешил. Густой, темный, как нефть, сладостный...

 

Однако не имел права "хвостист" Стригулин засиживаться у кофейного самовара. Праздничный Татьянин день быстро тратился — как стипендия. Уже посветлела чернильная гуща за стеклами окон. Уже на кафедре теоретической физики, должно быть, зашевелились люди. А еще предстоял Стригулину хлопотный вечер: чемоданы, вокзал, замызганный поезд с плацкартными вагонами. Но перед тем надо было выстоять в повторной встрече с профессором Бугаевским. Первый бой Стригулин проиграл ввиду явного преимущества...

 

На дверях кафедры физики коробилась записка, что профессор начнет принимать экзамен у задолжников в десять ноль-ноль, однако почтенный ученый появился лишь в половине двенадцатого. Эти полтора часа добили Стригулина. Он отупел настолько, что не сориентировался в быстротечный момент, когда профессор собрал зачетки у первой группы. Замешкался Стригулин — и как же пожалел об этом! Бугаевский записал в ведомость фамилии первых добровольцев и ушел в буфет испить кофейку, поручив косенькой малышке-аспирантке надзор за экзаменуемыми.

 

Чтобы избыть досаду, Стригулин поплелся с этажа на этаж длинными институтскими коридорами. Но ненадолго тех унылых путей хватило. Вернулся к дверям кафедры, снова прильнул к щелочке.

 

Бывает же счастье! Теперь и аспирантки в аудитории не было. Пятеро смельчаков, все уже списав, сидели, развалившись, точно бедные родственники, нажравшиеся на званом обеде.

 

Он чувствовал, что теряет последние силы. «Да нельзя же расслабляться, я домой хочу, у меня билет на поезд!» — И Стригулин поплелся назад к аудитории, еще надеясь... Увы, фортуна жестока к нерасторопным! Аспирантка уже была на месте. И профессор Бугаевский, взбодренный кофе, восседал за столом, как Державин на лицейском экзамене, вполуха слушая скороговорку первого из добровольцев.

 

…Лишь через два часа после начала испытаний Стригулин положил свою зачетку на стол перед профессором. Дальняя, плохо просматриваемая от стола экзаменатора позиция оказалась свободной. Заняв ее, Стригулин стал вчитываться в вопросы. И едва не застонал от душевной боли: оба вопроса были непроглядными. Первый из середины курса, второй еще муторнее – про дефекты кристаллических решеток.

 

 

С местом ему все-таки повезло: ни аспирантка, ни профессор не могли видеть, как извлек он из-за пазухи и устроил на коленях теплый, как лаваш, конспект. Тот представлял собой полутетрадь-полупапку, состоявшую из листов в линейку, между которыми были вложены листы в клетку. Уже много лет этот безымянный конспект передавался из поколения в поколение пятикурсников. Найдя нужные лекции, Стригулин внедрил их среди выданных аспиранткой чистых листов бумаги. И начал спокойно, старательно переписывать. Времени было достаточно, и Стригулин так хорошо настроился на рабочий темп, что даже взбодрился понемногу, голова посвежела, стал понимать кое-что из того, что переписывал, вспоминал некоторые фундаментальные положения.

 

«Боже мой, — думалось Стригулину, — не так уж страшна эта физика твердого тела! Мне бы немножечко терпения и твердости — вполне приличный был бы студиозус! Но поздно, поздно я спохватился! Осталось полгода на дипломный проект и будь здоров, школяр, иди трудись, пока способен!»

 

И вдруг... «О, Господи! — подумал Стригулин в смятении, — неужто Бог в самом деле присутствует в космосе?» Все это пронеслось в сознании после того, как дверь уверенно распахнулась и в аудиторию вступил заведующий кафедрой доцент Рейснер. Крейсер «Беспощадный» или просто Крейсер — так называли его между собой студенты.

 

…Приглушенный диалог Бугаевского с угловатой девицей был прерван исполненным дистиллированной иронии окликом Крейсера:

— Молодой человек, там, в углу!.. Вам не темновато читать? Освещенность достаточна?

 

Стригулин вздрогнул, сунул конспект поглубже в стол, выпрямился, машинально оглянулся, забыв, что сидит спиной к стене.

— Я не читаю, — известил Стригулин, догадавшись, что вопрос обращен именно к нему. — Я пишу.

 

Бугаевский досадливо покосился на коллегу. Во взгляде профессора было что-то такое, что заставило доцента вполголоса извиниться.

 

Стригулнн решил, что если Крейсера чувствительно осадили, можно продолжал списывать. Дел-то Стригулину оставалось немного: покончить со вторым вопросом да вчитаться, напрячь интуицию. Чтобы сориентироваться в категориях. И тогда можно на арену – для схватки с гигантами естествознания.

 

В это самое время доцент, видимо, совсем уж соскучившись без дела, поднялся из-за стола и направился прямо к Стригулину. Тот успел-таки затолкать поглубже в чрево стола растрепанную кипу конспекта. 

 

— Это у вас что, шпаргалки? — саркастически спросил Крейсер, поднимая исписанный черным шариком лист. Под ним лиловели расплывчатые чернила.

 

Взяв оба листа, доцент вернулся к столу и положил их перед профессором. В аудитории запахло молниями.

 

— Так это кто у нас жуликанствует? — разорвал предгрозовую тишину профессорский бас. — Какое ваше звание-фамилия?

— Стригулин, "хвостист".

— Ага, Стригулин-Мигулин... Есть такой прохвостист, верно... И что же вы прикажете с вами делать?

 

Стригулин, уже успевший запрятать конспект за пазуху, с билетом в руке пошел к профессорскому столу.

 

— Сдаетесь, стало быть? — усмехнулся Бугаевский.

— Так ведь разоблачен-с... Что ж делать-то?

— Что делать? — профессор не слишком приветливо, но все-таки с любопытством посмотрел па провинившегося. — Это надо было у Чернышевского Николая Гавриловича спрашивать. А я полагаю, что не следует спешить с белым флагом. Ну, посопротивляйтесь же, молодой русский человек, черт бы вас побрал!.. Что у вас в билете-то? Да не в железнодорожном, я про экзаменационный спрашиваю. Ага, кристаллические решетки. Прекрасная тема!.. Я вот отпущу товарища — и давайте-ка с вами повоюем. Вы не возражаете, Борис Яковлевич? — закончил он, обратившись к доценту.

— Георгий Иванович, но ведь без пяти минут инженер! — артачился Крейсер. — И шпаргалки!.. Я считаю, такое несовместимо и недопустимо!

— А я считаю, сдаваться без боя — это еще хуже... Вон за тот стол присядьте и ждите, — распорядился Бугаевский. И занялся с рыжим, взопревшим от мук, парнем из соседней группы.

 

…Через час переэкзаменовка закончилась, счастливый троечник Стригулин помчался в общежитие упаковывать чемодан, а профессор с доцентом спустились в институтский буфет попить кофейку.

 

— Как здоровье вашей очаровательной супруги? — поинтересовался заведующий кафедрой у профессора.

Бугаевский от такого вопроса поскучнел.

— У Татьяны здоровья три сундука… Видели бы вы, как моя мегера с внуками дерется!

— Простите... как с внуками?

— Ну, у меня три внука. Это еще по первому браку. Вот они, нахалята, одолели: одному денег давай, другой книжки из библиотеки таскает. А моя Татьяна грызется с ними, как пограничная овчарка.

— Ее можно понять, — мудро рассудил доцент, отставляя чашку с изрядным слоем кофейной гущи. — Молодая жена воспрепятствует разорению храма...

— Вот-вот, обвила, повилика! А я уж совсем изнемог, Борис Яковлевич! Сами же видите: замечательно дряхлый стариченцо!.. Потому пора мне быть добрым дедушкой, это же так естественно! Ну почему она не разрешает мне быть дедушкой, а?

— Нет, знаете ли, я не могу с вами согласиться! — уверенно отклонил доцент Крейсер. — Как раз и собирался вам высказать. Вы не правы, Георгий Иванович, когда великодушничаете на экзамене.

 

Профессор грузно отвалился на спинку стула.

— А я тоже не могу… Да и не хочу с вами соглашаться, Борис Яковлевич! — без полемического жара, равнодушно возразил он доценту. — Все чепуха… И политика, и физика твердого тела и ваши жесткие убеждения… Вот кофе – это штука! А еще младые годы, которые мы с вами, коллега, про-прин-ципи-алили… истратили на горбачизм и ельцинизм… Вот нонеча Татьянин день озорства и бесшабашности, а я уже только свечной огарок. Да и вы зря пыжитесь, уважаемый Борис Яковлевич!.. У вас вообще-то была ли молодость?

 

Вежливый доцент отодвинул еще дальше от края стола чашечку с недопитой кофейной гущей, поднялся молча и, прямой, легкоатлетичный, ушел из буфета.

 

 

http://bucharsky.livejournal.com/7233.html